Ирония на два голоса. Павел Шарпп

дальше, на тех самых куличках.

      За стойкость и оптимизм я, конечно, благодарен родителям, но об этом, к сожалению, ни разу им не сказал. Несмотря на тяготы и проблемы, они никогда не жаловались на жизнь и не ждали ни от кого благодарностей. На праздники и отмечания дат личной и религиозной жизни устраивались гулянья как напоминания о прежней большой общине. Нередко в большом зале дома или во дворе столы составлялись в один ряд. Они заполнялись всякой всячиной, как бы подчиняясь сказочному императиву: «Все, что есть в печи, – на стол мечи!» Но времена-то в стране были послевоенными, отчаянно голодными. Потому на стол «метали» в основном то, что росло на огородах, в садах и добывалось в тайге, на сибирской земле, которую мало кто хвалил за щедрость, вспоминая чаще морозы и снега. Но я точно помню, что сибирская земля щедро кормила и нас, и живность во дворах.

      Пчелы приносили мед, реки и озера были полны рыбы. Добывалось еще и то, что потом назвали деликатесами, – нельма, осетрина, красная, черная икра и многое другое. Тайга одаривала грибами, ягодами, дичью и всякими охотничьими трофеями, а также сибирским «хлебом» – кедровыми орехами. В поймах рек вырастали травы и цветоносы в рост человека. Их выкашивали трудяги, такие как мой отец. По договору с совхозами он работал «исполу», то есть половину сена оставлял себе и на продажу, остальное – государству. Все это, несмотря на полупустые прилавки магазинов, позволяло заполнять «загульные» столы той самой всячиной – домашними блюдами и закусками из огородов, тайги и даже кое-чем из рук знакомой продавщицы магазина «Продукты». Утехой для взрослых служила выпивка – от прозрачной самогонки до настоек и мутной бражки в графинах и глиняных кружках. Детям доставались сладкие морсы, квасы и соки.

      Обстановка в нашем доме являлась прямым отражением сложностей эпохи. Часть мебели была самодельной и довольно удобной, но совершенно не изысканной. Все остальное перекочевало из богатой обстановки в доме маминого деда и несло в себе следы возраста и состоятельности. Резная старинная мебель, местами поточенная жуком, натиралась до сияния и блеска. Большое трюмо-зеркало во весь простенок между окнами, в резной раме с завитками, всегда было чистым и тщательно оберегалось. Однако на самом верху огромного зеркального полотна я обнаружил и часто рассматривал темное пятно размером с полтинник – монету царского времени, из тех, что мы с братом нашли в большой металлической банке на чердаке.

      Пятно имело расходящиеся в разные стороны темные «лучи» и временами казалось мне выстрелом из прошлого. Это представление наполнялось содержанием рассказов отца о своем детстве, призывах в армию, работе на уральском заводе, редких, но емких воспоминаниях о войнах и возвращениях в родной дом. Корни семейства отца, видимо, тоже из Санкт-Петербурга. Прямых свидетельств этому сразу найти бы не удалось, но косвенных много, и прежде всего в чертах и манерах мамы нашего отца – Секлятиньи Семеновны. Она была