Приемная мама. Как я себе это представляла и как все оказалось на самом деле. Яна Соколова

данных – самые квалифицированные. В нашем приюте работают замечательные воспитатели. Зато вот там – полный бардак. Будто соревнование какое-то право слово, и каждый из участников считает, что именно он играет на стороне ребенка. Я тоже втянулась, куда деваться, – вот такой параллельный мир, вот такой странный квест. В Школе приемных родителей в основном учат борьбе с чиновниками – ну ладно, почему бы нет, действительно полезно, даже и вне всякого усыновления. Об особенностях приемных детей написана тонна книг, но таких внятных советов по борьбе с инстанциями в них не встретишь.

      Формально занятия во всех ШПР примерно одинаковые, есть утвержденная общая программа, разбитая на блоки: социальный, юридический, психологический, медицинский. Но в реальности занятия ведут конкретные люди, и у всех свой опыт и свои представления о том, чему именно надо учить потенциальных приемных родителей. К тому же ШПР открыли немало – только в Москве их около шестидесяти, – а где найти столько специалистов? На мой взгляд, стоило бы приглашать в такие школы опытных приемных родителей, которым можно было бы задавать какие угодно вопросы[5]. Но в моей ШПР подобное не практиковалось. Никто из наших преподавателей не имел приемных детей – как мне показалось, они и по работе с ними особо не сталкивались. И возникало ощущение, что (за рамками отличного курса борьбы с инстанциями) мы просто делимся друг с другом самыми общими соображениями о том, почему детдом – это зло, а детдомовские дети такие проблемные. В итоге многие из тех вопросов, что у меня были, остались без ответа, а в чем-то меня даже дезинформировали.

      Но зато нас никто не запугивал! Уже взяв двоих детей, я по какому-то делу обратилась в другую ШПР – и была потрясена тамошней обстановкой: потенциальных приемных родителей буквально отговаривали от идеи взять ребенка, убеждая их, что справиться с детдомовцами практически невозможно, и их не ждет ничего, кроме детских криков и слез. Тамошний психолог похвасталась передо мной тем, что, ура, отговорила очередную пару. «А что, они хотели взять трудного подростка?» – пытаясь понять ее восторг, спросила я. «Нет, малыша», – ответила сотрудница. Я так и не поняла, что за этим стояло[6]. Положим, бывают случаи, когда семья действительно не справляется и ребенка возвращают в детдом. Но есть и статистика таких возвратов: известно, что в основном детей возвращают родственники, старшие сестры, тети, дяди и особенно бабушки и дедушки, которые берут ребенка под опеку из этических соображений и быстро выгорают, потому что у них не хватает ни душевных, ни физических сил[7]. А так, чего уж, никто не застрахован: сегодня ты бодр и весел, а завтра у тебя обнаружили рак – и что теперь, разве тут подстелешь соломку? Насколько я знаю, почти все мои одногруппники не сошли с дистанции и таки взяли приемных детей – по-моему, это здорово. Потому что при любом раскладе детдом – это зло.

      Я очень рассчитывала на то, что встречу в ШПР единомышленников,

5

ШПР с преподавателями из числа приемных родителей сейчас довольно много.

6

Та сотрудница долго работала в детском доме, занималась устройством детей в семьи и имела самый печальный опыт.

7

В последние годы возвратов стало больше (до 14 % от устроенных детей) – видимо, это связано с тем, что опека активно популяризировалась и поощрялась на государственном уровне, в опекуны потянулись самые разные люди (в их числе и я), детей стали чаще забирать, и в семьи попали совсем сложные дети, с которыми может справиться далеко не каждый. При этом количество детей в сиротских учреждениях постоянно сокращается. Так, в 2010 году в России в семейном устройстве нуждались примерно 140 000 детей, в 2015 – 87 000. На конец 2020 года в общероссийской базе «Усыновите.ру» около 42 000 детей. В приемных семьях россиян на данный момент воспитывается около 450 000 детей.