Главный переход. Пантерина Трамич

ложился, чтобы увидеть сны. Снилась реальность, не Босх и не Книга книг. Виделось домино, кухня в двадцать второй, лемуриец с Игнатьевым, поезд, немолодая Елена-вдова и старуха (нет, всё-таки, ворона), Иеремиила и глазища Инги, и квадраты Вовки. Образы-звуки мутнели, одни ощущения чётко значились в сердце, биясь тревожными звонками. А в итоге всё стихло. Дядя Лёша – ясным, промытым взглядом – окинул свой дом, зависнув на уровне последнего окошка башенки, немного возвышавшейся над кровлей. Мокрая поверхность кровли переговаривалась с луной. Сторож посмотрел в небо.

      Со стороны проспекта Мира, в тёмно-синем пространстве беззвёздных небес – неведомо какого времени суток – плыла Иеремиила, и длинные её одеяния колыхались в потоках воздуха. Увидел: причалила к башне, к окошку, ступив на карниз, потянув на себя заскорузлую раму, шагнула внутрь. В башенке пыхнул свет. Единственное, о чём успел подумать сторож: «Что это вообще у моего дома за башенка такая?» Проснулся. За окнами дышала ночь.

      С мыслью о башенке вызволитель вырулил в кухню пить чай. Никто из живых не знал, зачем дому башенная конструкция, знали, что дверь туда заколочена, баста. Дядя Лёша болтал пакетиком в кипятке, закуривая, но первую же затяжку оборвала музыка, заискрившаяся из комнаты.

      Сторож вернулся к месту сна, включил бра. Музыка всё звучала, а откуда она исходит, он не понимал. Звук наливался громкостью, и вдруг дяди-Лёшин взгляд приземлился на телефон, сто лет не работавший и занимавший угол ради украшения интерьера. Безо всяких сомнений – звонил он.

      «Да ещё такой музыкой. Здрасьте!» – подумал и снял трубку.

      – Алё.

      – Алексей Степанович, здравствуйте. Это я, Иеремиила.

      – Ох ты. Надо же. Вы откуда звоните?

      – Из башенки вашей. Из нежилой.

      – Вот как? Значит, не снилось мне. А что вы там делаете?

      – Вы лучше поднимайтесь, сами поймёте. Дверь я открою, мне надо вам передать оживляющую жидкость и новую инструкцию. Кстати, вы с Ингой молодцы, спасибо.

      – Да я-то ни при чём. Это Инга молодец.

      – Я вас за боевое настроение хвалю. Давайте поднимайтесь.

      – По рукам.

      В трубке, вместо коротких гудков, пошёл неразборчивый шум.

      Заглянув по новой на кухню, сделав два запасных глотка чая, он потушил сигарету и выплыл в подъезд.

      Дверь, ведущая в башенку, приоткрылась. За дверью пряталась маленькая и неприятная лестница. Вызволитель, справившись с ней, открыл дверку внутреннюю, еле державшуюся на петлях. «Вот тебе раз». Странная комната, с закутками, скрывавшимися от взгляда, приняла вошедшего и осветила лампочкой, загробно и оголённо нывшей под потолком. Здешняя мебель, тридцатых годов, канцелярская, частично перевёрнутая, сообща с выпотрошенными ящиками и валявшимися всюду рваными бумагами говорила о грустном. Комната претерпела насилие. В следующую секунду сторож заметил: на полу и столах и листах бумаги, исписанных мелким почерком, вянут белые перья.

      Он решился, прошёл вперёд,