Собрание сочинений в 15 томах. Том первый. Анатолий Никифорович Санжаровский

потом оклемалась.

      Слог прорвался гладкий. Будто писаный:

      – Молодцом! Хитрей хитрого завёл… Сострил тупей коровьего бока! Скажи, парнишок, кто я тебе? Законница иль так, служкой какой приставлена? Не обсоветоваться… Ну ни человек ни обморок…[147] Мне ни звучика и на, зволь радоваться. Получи яйцо с обновкой![148] Билеты! На поезд что, сегодня, лётчик?[149]

      – Спогодя десять дён.

      Ну, держу думушку, пустого времени у нас луканька на печку не вскинет. Дай-ка я его ядрёно выполоскаю. А то… Дай дурилке волю, так он и две цапнет!

      Эхо и разошлась, ровно тебе лёгкое в горшке. Разбрехалась, точно перед пропастью. Такую бучу подняла, что, смотрю, обоу́м[150] -то мой тишком, тишком сгребает до кучи билетики и рысьюшкой назад их кассирке.

      Снёс злодеюшка и по второму забегу.

      А на третьих разах я сама сдала билеты только на себя да на наших на двоеньких детишков. Жалконько смотреть на Мишины мучения!

      Уколесил мой один.

      Осталась я вязать.

      Поверх года толклись подврозь, покуда не поднаумили да не присоветовали люди добрые.

      Диву даюсь, как это нам самим в дум не пришло?[151] Чего ж сами-то, дурачоныши, до этого не доскрипели?

      Живёт ведь почта! Артель согласна гнать мне в Ташкент пух. А я в обратки – готовые платки.

      Так и нарешили.

      Только после этого сшатнулась я в «город хлебный».

      16

      Всяк своего счастья кузнец.

      Не всхотелось в малограмотных киснуть. Навалились мы в Ташкенте учиться.

      Миша у меня уже в горбатые стахановцы выполз. Там вламывал, «как огнём жёг».

      Я вязала и смотрела дома за детишками. А вечерами – училищный дом.[152]

      Занимались мы не стыдно сказать.

      За год по два пробегали класса на стахановских курсах.

      Про нас даже печатали!

      Бюллетень «За грамотность» – было это в тридцать шестом – дал в отдельности наши рассказы и портреты.

      А мой портрет так во всю вторую страницу обложки!

      Смотрю я на себя. Не узнаю.

      Передо мной на столе глобус. Одна рука на раскрытой книжке. Другой подпёрла щёку. Читаю…

      Такая я вся молодая да складная…

      Подпись учинили – буквищи в аршин:

      «АННА БЛИНОВА, УЧЕНИЦА – ДОМОХОЗЯЙКА, ЖЕНА СТАХАНОВЦА 3–ГО СТРОЙУЧАСТКА, ОКОНЧИЛА ШКОЛУ ВЗРОСЛЫХ НА ОТЛИЧНО, ГОТОВИТСЯ К ПОСТУПЛЕНИЮ В ТЕХНИКУМ».

      Листочки жёлтые. Будто переболели тяжело как…

      Переворачиваю тихонько. Боюсь не рассыпать бы…

      Вот моя статеечка «О картине «Юность Максима»».

      Была я вся наружу. Писала безо всяких затей. Проще простого. Как говорю, так и пишу.

      Ну, что я написала, то куда-то умахнули.

      А под мою фамилию подвели слова, какие им надобны. Разве нас спрашивали? Что мы за букашки, чтобушко нас спрашивать?

      Зато я спросила, зачем они так сделали. И мне ответили:

      «Так надо».

      И в бюллетене так меня выбелили, так выправили

147

Ни человек ни обморок – человек ни то ни сё.

148

Яйцо с обновкой – яйцо, впервые снесённое курицей, с каплей засохшей крови на скорлупе.

149

Лётчик (здесь) – летун.

150

Обоум – хитрый человек.

151

В дум не пришло – не догадались.

152

Училищный дом – школа.