Богомол Георгий. Генезис. Николай Лепота

Балаболка. Ревнивая дура. И было б что в самой, а то лишь лисий хвост. На шее. Меха былого. Редкость. Ну и что? Потеребенькать и забыть.

      Курносый, не реагируя на надуманные позы жены Айседоры, вновь обратился к даме полной сладостей, прелестей и обещаний:

      – Ну, вот. Глядите.

      – А где же шерсть?

      Разговор плыл многозначительный и пылкий.

      Видя, куда он плывет, Айседора плюнула под ноги Курносому и дернула его за рукав:

      – Вот уж склепали, так склепали! На радость людям. Умеют же клепать!

      Полная якобы невинной неги, или действительно вполне сойдясь в себе – дебелой, крайне зрелой – с наивностью детей, как всякая завидная блудяшка, соблазнительная дама улыбнулась сквозь слезы:

      – О, милый и могучий паровоз.

      Курносый покосился на нее, покраснев всей шеей, и все же не рискнул продолжить флирт. Напористо и без обиняков обратился к окружающим:

      – А?! – требую незамедлительного согласия.

      В ответ торжественно закивали.

      А как не закивать?

      Из массы тел выдвинулся человек в атласной шляпе, желая разлить погуще собственный елей:

      – Его придумал суперканцлер Юлий. Величие во всем.

      Курносый насел взглядом:

      – Считаете, могло быть по-другому?

      Атласная Шляпа пришла в смятение от дерзости альтернативы. Забилась в пожатии плеч. В притопывании ног. В бульканьи смятых губ.

      – Нет-нет! Конечно, нет! – Понеслось со всех сторон.

      Оказывается, все были в памяти и живы. Не онемели навсегда. Всё слышали. И сразу же вонзились в жизнь своими голосами.

      Ворону от этой гнусности тошнило:

      – Бя-ууу… – Вывалила она язык набок.

      Всмотрелась и вознегодовала:

      – Ах, мордофили! Шалопуты. Сошлись как на подбор – разлямзя на разлямзе! Титёшницы да мухоблуды! Хотя б один хабал нашелся, разошелся и всех послал их на …

      Мощный гудок сорвал последнее значимое слово с клюва вороны. Изорвал. Разметал несостоявшиеся звуки.

      Горожане обмерли и присели.

      Острая струя пара сбила ворону с ветки, размозжив ее, разметав перья, и отбросив безжизненный мокрый комок далеко в сторону, шмякнув о глинистый склон холма.

      За холмом притих невидимый город. Лишь кое-где над склонами поднимались макушки самых высоких зданий. Разгорался скромный свет фонарей. Поднимался бледно в небо. Мешал звездам блистать.

      На первых желтых листьях, слетевших с тополей, лежала встопорщенная неказистая и жалкая воронья тушка. Остекленевший круг мертвого плоского глаза над треснувшим от удара сизым клювом был угрюм.

      Глаз безжизненно, но пристально смотрел на людей. Они отражались в нем тусклыми мелкими букашками. Проваливались внутрь. Переворачивались. И там, внутри, вырастали, суетились и бегали. Метались и падали. Возводили полные ужаса глаза к небу. На лицах виднелась кровь и сажа.

      Полукаркающий хрипящий голос вороны с того света возвещал:

      – КррраХхх!

      Гудок паровоза, порывистый и поспешный, пристроился к последнему вороньему «…хх».

      …

      Чугунный