Три нити. Дарья Евгеньевна Романова

до ступеней? Звери спугнули медведя, но не прогнали; она еще различала молочно-белое пятно, мелькающее вдалеке. Чудище сторожило ее; не зря его челюсти были окрашены в предательский желтый! Вздохнув, она села на пол, обхватила колени руками и стала покачиваться вперед-назад, пытаясь успокоиться.

      Нужно было перетерпеть, подождать до вечера или даже до ночи; тогда медведь уйдет сам. Но время тянулось слишком медленно; слишком медленно для ее мыслей! Серый свет неба, непонятный сор в толще такого же непонятного льда, плач морских зверей – от всего этого становилось тошно. Сердце бешено колотилось, зубы стучали, кожу кусал зуд; она сама не заметила, как расчесала раны на запястьях до крови. Может, попробовать спуститься к воде следом за зверями? Поискать вход на другой уровень там? Но что, если входа нет? Как ей тогда вернуться обратно?

      Она опять подошла к окну и посмотрела вниз. За торчащими во все стороны рогами кристаллов виднелся остров, засыпанный снегом вперемешку с чем-то черным – может, сажей от устроенного ею пожара? По тающей грязи скользили веретенообразные тела, покрытые светлой шерстью: детеныши. Они не могли вскарабкаться вверх, потому что не отрастили клыков, которыми старшие особи пользовались, как ледорубами. Вот что нужно, чтобы подняться на верхние уровни в случае неудачи; но откуда их взять?..

      Она покосилась на растерзанного медведем зверя; потом, протиснувшись сквозь ревущее стадо, коснулась его морды и оттянула усатую губу. Клыки – острые, прочные, изогнутые наподобие серпов, – были сделаны из того же вещества, что и кристаллы вокруг; вещества, несущего в себе отблеск нездешнего огня. Оставалось только вырвать их, но почему-то она колебалась. Сколько раз она выдирала жабры, кости и внутренности из моллюсков и рыб; сколько живых тварей убила, задушив, оторвав головы, выпотрошив – и все ради кусочков золота для жадного старикашки! Так в чем разница теперь? Тем более что мертвому зверю целые челюсти уже ни к чему.

      Она схватилась один клык у основания и надавила всем телом. Корень, еще живой и кровоточащий, с хрустом обломился. Драгоценный зуб остался у нее в руках. Другие звери, увидев, как трепыхается тело их товарища, подумали, что тот ожил, и заплясали вокруг, радостно гогоча. Это было плохо. Гораздо хуже, чем когда стражи тыкали и били ее, или растягивали на цепях; или когда жители плевались и швыряли в нее камнями; или когда помощницы во дворце обливали ее кровью и нечистотами. То, что происходило на равнине и в городе, удавалось вынести, потому что иначе и быть не могло. Она знала, что была чужой этому миру, а мир – чужим для нее. Как песчинка, царапающая раковину, и раковина, душащая песчинку перламутром, они обречены были убивать друг друга; в этом не было неправильности или зла. Но морские звери не были чужими здешней странной земле; они родились в этой красной воде, под этим белым небом, и все равно страдали! Дрожь пробежала по ее телу, от макушки до пят, когда она вдруг поняла: не для нее одной – для всех, кто заключен здесь, этот мир был адом.

      Выдернув