Генеральские игры. Александр Александрович Щелоков

или на самом деле нужна крутая?

      – На самом деле.

      – Помогу, но хочу знать: ты не вмажешься с ней в какое-нибудь дерьмо?

      – Нет, дело святое.

      Ермаков задумался. Подергал мочку правого уха, словно проверял, на месте ли оно.

      – С Праховым связано?

      – Так точно.

      – Тогда воистину святое…

      Ермаков задумался и опять взялся за ухо. На этот раз он дергал с силой, как дергают ребенку в наказание за шалость. Доставать оружие, особенно если делаешь это не для себя, дело опасное. Ствол всегда остается стволом, и из него даже случайно может вылететь пуля. Кого она поразит? При использовании огнестрельных игрушек следствие роет землю на метр в глубину, не всегда эффективно, но с предельной дотошностью. Выстрелит один, а подставит сразу нескольких человек, в их числе и тех, кто помогал достать «дудку» и боеприпасы к ней.

      В то же время Ермаков понимал, что Лунев не из тех, кто, получив ствол, начнет демонстрировать его всем и каждому: этот парень голову в петлю не сунет. Да и попавшись, не выдаст. Они калились в чеченской печи, и Ермаков знал цену приятелю.

      – Есть у меня штучка. – Ермаков перестал дергать ухо. – Но опасная. Ствол грязный. Был в большой разборке. На нем висят три или четыре души. – Посмотрел на Лунева. – Не подумай, не моя работа. Но в розыске он состоит.

      – Если опасный, зачем хранишь?

      – Отличная машинка, жалко бросать. Думал, сделать шустовку и оставить себе. Да вот мастера пока не нашел…

      Известно, что любая пуля, вылетевшая из ствола, и гильза, выброшенная из патронника, хранят на себе неповторимые следы нарезов ствола, бойка, зацепа выбрасывателя. «Шустовка», которую за крутые деньги производят опытные специалисты-оружейники, – это своеобразная пластическая операция. В ее ходе оружие меняет свои индивидуальные признаки и выглядит иначе.

      – Не траться, Васильевич, – сказал Лунев. – Мне ствол чем грязнее, тем лучше.

      Ермаков резко дернул ухо.

      – Все, старичок, считай – он твой. Но учти – у меня двое детей. О жене даже не говорю.

      – Васильич, Бамут!

      Бамут, аул в горной Чечне, для них, прошедших кровавую мясорубку, стал символом верности и взаимовыручки, словом, которое крепче других скрепляло взаимные обязательства.

      Возвращаясь с рынка, Лунев заглянул в прокуратуру. Прошел полутемным коридором, пропахшим хлоркой. Постучал в дверь с табличкой «Следователь Серков В.Э.». Никто не ответил, и Лунев вошел в кабинет без приглашения.

      В тесной комнатенке с зарешеченным мутным окном плавал сизый вонючий дым дешевых сигарет. За столом, подперши голову руками, сидел человек с лицом, которое даже после беседы один на один в кабинете при случайной встрече в другом месте узнаешь не сразу.

      – Это вы Серков? Владимир Эдуардович?

      Следователь с трудом сдерживал раздражение. Посетители замордовали его просьбами и вопросами. Послать бы всех подальше! Однако что разрешено торговцу на базаре, то не дозволено государственному чиновнику.

      – Да, это я. Слушаю вас.

      Голос холодный, недоброжелательный.