Двойная эмиграция. Катарина Байер

в дальнем затемнённом углу комнаты. Что это был за человек, я разглядеть не смогла, но отвечал им, скорее всего, женский голос, хотя я не была уверена в том, что слышу голос моей сестры…

      Их спокойный разговор длился минут пятнадцать, а потом постепенно тон начал повышаться и, наконец, посыпались явные угрозы в адрес сидящего в углу человека. Наконец, солдат, сидящий за столом вскочил, бросился в дальний угол комнаты, и я услышала громкий щелчок – видимо он ударил хозяина или хозяйку по лицу. В то же время второй солдат снял с плеча карабин, направил его дулом в дальний угол комнаты, и сквозь стук звонко колотящихся об оконное стекло капель я расслышала лишь слово «Partisanen».

      Не думая о том, что солдат в горнице двое, и мне, безоружной, с ними не справиться, я бросилась на помощь сестре. Я совершенно не думала о том, что подниму шум, и солдаты всё равно начнут стрелять, разбудив сельских полицаев! Страх за сестру метнул меня в сторону крыльца! По пути я стащила с плеча рюкзачок и бросила его где-то около нижней ступеньки, чтоб не мешал. Мне вдруг стало наплевать, что, зашумев, обнаружу и погублю себя. Решение пришло как-то само собой, как будто кто-то за меня решил, что медлить больше нельзя и подтолкнул меня в спину…

      Дождь был моим союзником – я практически бесшумно на четвереньках влетела на крыльцо, пересекла небольшие сени, вспомнив на ходу, как Наталья иногда называла их прызьбой и, вбежав в горницу, сразу кинулась к стоящему с карабином наизготовку солдату. Он даже не успел повернуться в мою сторону, а я уже полоснула скальпелем по его толстой упругой гладкой шее.

      Кровь брызнула струей, разлетаясь чёрными каплями по стенам, столу, стульям, занавескам на печи. Даже в ночном полумраке горницы, чуть-чуть освещаемой светом тлеющей лучины, вставленной в прорезь перевернутой вверх дном высокой железной банки (видимо, из-под немецких консервов), было видно, как капли эти, попав на светлые печные занавески, стали увеличиваться в размерах, бледнея с каждой секундой. Это все – и про лучину, и про капли, и про занавески, я не видела. Я вообще ничего не видела, это просто мимоходом врезалось в мою память и осталось там навсегда…

      А я в тот момент уже успела обернуть голову в дальний угол горницы, даже ещё не успев повернуть туда своё тело, и увидела, как второй немецкий солдат громко ругнулся и бросился в мою сторону, вскидывая свой карабин… И ещё я увидела испуганные и широко-широко раскрытые постаревшие глаза моей сестрёнки, которая сидела на полу, зажавшись в углу между кроватью и старым до боли знакомым мне сундуком. Я отшатнулась, а стремительно приближающийся ко мне немец вдруг запнулся одной ногой за коврик, лежащий посреди горницы, и рухнул на пол – головой прямо в мою сторону, громко загремев оружием. Я плохо видела, что происходит, и лишь по грохоту поняла, что он в самом деле свалился на пол. Я тотчас прыгнула на его голову, которая оказалась ко мне ближе, чем все остальные части его тела, и занесла свой скальпель, но он дёрнул головой, и я промахнулась, лишь порезав ему ухо – скальпель оказался не очень удачным оружием в борьбе с