Молитва на ржаном поле. Валентин Логунов

И добавил равнодушно: помирать. Я пробыл у него меньше получаса. И медицинская сестра торопила, и Дима просил не задерживаться: ночью, мол, ехать тяжело и опасно. И вот ведь и годков-то было немало, а все же не хватило их для того, чтобы ясно представить себе состояние отца и думу его о близкой кончине. И вид, и страдания его воспринимались как нечто такое, что тебе мешало жить нормальной здоровой жизнью, и так, как будто бы он был виновен в неудобстве твоем. Конечно, этот эгоизм не исходил от жестокосердия, скорее всего, то была защитная реакция молодого организма, еще не готового к душевным потрясениям. Так я думаю теперь… А тогда, покинув палату и глубоко вздохнув раскаленного – но не больничного! – июльского воздуха, направился к обусловленному месту, где стояла машина Димы. В кабине Димы не оказалось, я поглядел по сторонам и увидел его около лотка. Он стоял в очереди и отчаянно махал мне руками:

      – Становись, дают только по два рожка в руки. Я предупредил, что нас двое.

      – А что это?

      – Что, не ел никогда?

      – Нет. А что это? – переспросил.

      – Ну, узнаешь, что.

      Так я впервые попробовал мороженое.

      Мы уселись в кабину и полуторка с цистерной, проехав сотню-другую метров по асфальту, выкатила на песчаную, размытую местами летними ливневыми дождями, дорогу. Колеса вращались по ней с натугой. Дима поинтересовался:

      – Повидался с отцом? Как он?

      – Говорит, что скоро отпустят домой.

      – Ну, и слава богу.

      Я не сказал ему, для чего отпустят.

      Покинули мы город, несмотря на все старания Димы уехать пораньше, часов в девять вечера. Оказалось, Диме не удалось получить груз днем. На каком-то складе мы долго стояли в ожидании человека, который распоряжался этим грузом, потом он придирчиво и недоверчиво изучал документы, затем с ним о чем-то шептался Дима. Но, наконец, выехали с территории склада. Дима покрутил головой: