Сейфула. Анатолий Агарков

лес, безлюдье и женщина, которая понравилась с первого взгляда. Сколько еще можно томиться? Вот она, рядом – руку только протяни. Он взглянул на нее – такая ухоженная, такая ладная вся. А потом – это уже картина после секса представилась ему: с разбитым лицом, в изорванном платье, в волосах паутина, на спине прошлогодние листья…

      И так этого тоже захотелось, что хоть бросай чемодан и прочь беги от соблазна.

      Сердце его стучало ужасно, когда говорила она о скамье. С вожделением подумал – можно и на лавке…

      Великим усилием воли он отогнал все грешные мысли и даже стал поддерживать разговор.

      Дачный кооператив «Путеец» – владение ведомственные. МПС не такое богатое, как Миноборонпром, но тоже своих не обижает: льготы, ссуды, зарплата немаленькая. Иные железнодорожники, особенно бригадиры путейских бригад – люди богатые, по местным меркам, всюду разъезжают на собственных автомобилях. И на дачи, конечно. Вот они – и тут, и там – кто у калитки своей оставил авто, кто за калитку загнал иномарки…

      Сейфула с Анной Михайловной шли узкими улочками дачного поселка. Звучала музыка, слышны разговоры, дымком тянуло и одуряющее пахло шашлыками – весну уже празднуют.

      За оградами перед домиками прилично и чинно чрезвычайно люди садились за столы, звеня посудой, бокалами и смехом вперемешку с разговорами. Оглядывались на проходящих, может быть, поджидая гостей. На лицах – благодушие и довольство жизнью. Пятница, завтра начинаются два святых, положенных по закону дня отдыха.

      Вечер действительно был восхитительный…

      – Вот я и пришла, – сказала Анна Михайловна, останавливаясь у очередной калитки. – Вы куда сейчас?

      Сейфула плечами пожал.

      – Ну, понятно. Заходите. Неужели вы думаете, что я вас без ужина отпущу?

      Скоро они уже сидели за столом в летней кухне небольшого уютного домика – ели окрошку и пили домашнюю настойку из ягод. После пары стаканов оба сразу опьянели.

      Сейфула сделался веселым и очень разговорчивым – всеми силами старался обратить на себя внимание хозяйки. Анна Михайловна раскраснелась, была очень мила и чрезвычайно смешлива. Она сбросила своё лёгкое пальтишко, ботиночки, измазанные коричневой грязью, и надела домашние тапочки.

      Желание, охватившее бывшего зека в лесу, уже схлынуло, и ему больше чем женщину сейчас хотелось броситься на диван, уткнуться лицом в подушку и пролежать таким образом вечер и ночь, а утром уехать.

      Анне Михайловне он рассказывал о своем детстве, о своей малой родине, о тех укромных местах в ее округе, где он прятался и в одиночестве, но с мечтами, следил за убегающими вдаль облаками. О, как бы он хотел вновь очутиться там и думать о том, о чем мечталось и думалось в те далекие годы. И пусть все-все-все на земле забудут о нем…

      – А сколько вам? – лукаво спросила Анна Михайловна.

      – Двадцать пять.

      – Совсем молоденький, – с душевной тоской