Превращения. Иллюстрированное издание. Франц Кафка

л портрет, вырезанный им недавно из иллюстрированного журнала и вставленный в красивую позолоченную рамку. На рисунке была изображена дама в меховой шляпке и боа, она сидела прямо и демонстрировала зрителю тяжелую меховую муфту, в которой полностью скрывалась ее рука.

      Погодя Грегор перевел взгляд на окно, и из-за плохой погоды – слышно было, как барабанят капли дождя по жестяному подоконнику – ему стало совсем грустно. «Хорошо бы еще немного поспать и забыть обо всех глупостях», – подумал он, но это было невозможно, поскольку имея привычку спать на правом боку, ему никак не удавалось изменить свое положение. Как ни пытался он повернуться на правый бок, все равно опрокидывался на спину. Закрыв глаза, чтобы не видеть мельтешение своих ног, он повторял это добрую сотню раз и отказался от своих попыток лишь тогда, когда почувствовал в боку неизведанную, тупую и легкую боль.

      «О, Господи, – подумал он, – какую же хлопотную я избрал профессию! День за днем в разъездах. Деловых забот куда больше, чем на месте, в торговом доме, кроме того, терпи тягости пути, думай о расписании поездов, мирись с плохим, нерегулярным питанием, устанавливай все с новыми и новыми людьми непродолжительные отношения, которые никогда не бывают искренними. К чертям все это!» Он почувствовал вверху живота легкое жжение; медленно пододвинулся к прутьям кровати чтоб удобнее было поднять голову; нашел место, которое чесалось и обнаружил, что оно покрылось непонятными белыми пятнышками; хотел прикоснуться к этому месту одной из ножек, но сразу же отдернул ее, ведь от любого прикосновения у Грегора шел мороз по коже.

      Он сполз в такое же положение, в котором находился ранее. «От такого утреннего подъема, – подумал он, – можно совсем тронуться умом. Человек должен высыпаться. Другие коммивояжеры живут как одалиски. Если я, к примеру, в полдень возвращаюсь в гостиницу, чтобы переписать полученные заказы, эти господа лишь приступают к завтраку. А если я осмелюсь вести себя подобным образом, мой шеф сразу меня выгонит. Впрочем, кто знает, возможно, так было бы лучше для меня. Если бы я не сдерживался ради родителей, то давно уже объявил бы об увольнении: подошел бы к своему шефу и выложил бы ему все, что о нем думаю. Он, наверное, свалился бы со своей конторки! Странная у него манера – сесть на конторку и с ее высоты разговаривать со своим служащим. А тот вынужден подойти вплотную, потому что шеф туг на ухо. Однако, надежда еще есть: как только мне удастся накопить денег, чтобы оплатить долг моих родителей – для этого потребуется еще лет пять или шесть, – то я так и сделаю. И тут мы попрощаемся раз и навсегда. А сейчас пора вставать – мой поезд уходит в пять часов».

      И он взглянул на будильник, тикающий на сундуке. «Святой Бог!» – подумал он. Уже полседьмого, и стрелки часов спокойно двигались дальше, было уже даже больше чем половина, едва ли не три четверти. Разве будильник не звонил? Из кровати было видно, что его выставили правильно, на четыре утра, и он, несомненно, звонил. Но как можно было спокойно спать под звон, от которого трясется мебель? Значит, он спал хотя и неспокойно, но, по-видимому, крепко. И что же теперь делать? Следующий поезд отправляется в семь, и чтобы успеть к нему, ему придется лететь стремглав, но набор образцов еще не упакован, да и сам он не чувствует себя бодрым и энергичным. И даже если он успеет к поезду, ему не избежать головомойки от шефа, ведь курьер от торгового дома ожидал пятичасового поезда и давно доложил об опоздании Грегора. Курьер был ставленником шефа, человеком бесхарактерным и глуповатым. А может ему притвориться больным? Но это крайне неприятно и может показаться подозрительным, потому что за все свои пять лет службы Грегор ни разу не болел. Шеф, естественно, приволок бы врача с больничной кассы, начал бы попрекать родителей из-за сына лодыря, отклоняя всяческие возражения и ссылаясь на этого доктора, считающего всех людей в мире абсолютно здоровыми и не желающими работать. Но разве в этом случае он был бы неправ? Если не брать во внимание сонливость, Грегор действительно чувствовал себя чудесно и даже невероятно проголодался.

      Пока он спешно все это обдумывал, не решаясь выбраться из постели, – будильник как раз пробил без четверти семь, – в дверь у его изголовья осторожно постучали.

      – Грегор, – послышалось (это была его мать), – уже без четверти семь. Неужели ты не собирался ехать?

      Этот ласковый голос! Грегор испугался, услышав собственный отголосок: к его прежнему голосу добавился какой-то побочный, почти болезненный писк. Из-за него слова отчетливо прозвучали лишь в первое мгновение, а потом исказились отголоском настолько, что нельзя было с уверенностью сказать, уж не послышалось ли все это. Грегор хотел подробно ответить и все объяснить, но учитывая обстоятельства, сказал только:

      – Да, да, спасибо, мам, я уже встаю.

      Наверное, благодаря деревянной двери, изменения в его голосе были незаметными снаружи, потому что после этих слов мать успокоилась и зашаркала прочь. Но этот короткий разговор привлек внимание других членов семьи к тому, что Грегор вопреки ожиданиям все еще находился дома, и вот уже в боковую дверь стучал отец – тихо, зато кулаком.

      – Грегор! Грегор! – восклицал он. –