Любовь и голуби (сборник). Владимир Гуркин

Кроме вас, действительно… Почему?.. (Оборвал себя.)

      Пауза.

      Танов. Ну что же, вперед, Франция?

      Долин (настороженно глядя на Танова). Вперед.

      Танов. Меня всегда сбивала с толку твоя агрессивная искренность, нежность, Андрей. В университете, да и потом какое-то время невольно чувствовал за тебя ответственность. И не я один. Уж какой был людоед Сахненко, но и он твои кости берег. Мне казалось, что ты этого просто не замечаешь, и я сбрасывал все на твою распахнутость, непосредственность, что ли. Но однажды я увидел, что качества перестали быть качествами и превратились в доспехи.

      Короткая пауза.

      Долин. Слушаю-слушаю.

      Танов. Вспомни день, когда мы отмечали юбилей газеты. Еще до снятия Сахненко. Вспомнил?

      Долин. Два года назад, весной.

      Танов. В марте. Банкет был в «Аквариуме». Ты еще тогда сказал, что все больше похоже на юбилей главного, а к нему пристегнули газету. Потом прошелся по его небезгрешной натуре: что, в принципе, он хам, что девочкам из машбюро угрожает перспектива гарема… Много чего было. Разговор был между нами и все было нормально. Дело шло к финишу, все разбрелись по группам, а мы с тобой оказались в компании с женой Сахненко. После появился и он. Я не знаю, что за муха тебя укусила, но вдруг один за другим полетели тосты в честь Сахненко. Чего ты только не наговорил: и дай Бог, что у нас такой шеф, и ума у него палата, и сердце доброе, и как жаль, что редакторство не дает ему возможность сильнее развернуться как публицисту…

      В общем – дурь. Сначала я так и подумал: пьяная дурь. Захотелось дать тебе в лоб и отвести домой, чтобы проспался. Потом стало стыдно. Говорил ты с душой, с комком в горле, со слезой во взоре. Когда стали расходиться и Сахненко предложил тебе переночевать у него, согласился сразу. Сначала я пытался тебе объяснить, что разумнее пойти ко мне, тем более что мой дом как раз напротив его дома. Ты делал вид, что не слышишь меня, опять стал объясняться ему в любви, восторгаться чудесной супругой. Мерзость – одним словом.

      Долин. Я был пьян. Нет, все помню… Понимал. Да, правильно – понимал.

      Танов. Затем со всей искренностью и непосредственностью начал кушать людей.

      Долин. Кого?

      Танов. Оленьку из машбюро. Сначала пудришь ей мозги, не без твоей помощи она исчезла на три дня; естественно, бюллетеней та организация не дает…

      Долин (перебив). Я понял. Кстати, все дают…

      Танов. Сахненко ей не простил, и ты, как профсоюзный босс…

      Долин. Я понял.

      Танов. Даешь санкцию на увольнение.

      Долин встал, собираясь уйти. Байков резко вскочил и рывком швырнул Долина на место.

      Долин. Ладно, давайте. (Бросается на Байкова. Возня.) Давай.

      Байков. Я тебе шею сверну.

      Танов (разнимая). Кончайте.

      Долин. Пусти. Вот как ты?

      Байков. Я т-тебе шею сверну.

      Танов. Озверели. (Оттолкнув Байкова, держит Долина.) Все! Подыши.

      Пауза.

      Долин. Отпусти! (Рванувшись.) Отпусти, я сказал!

      Танов. Старик, я против кровопусканий, даже для разрядки.

      Долин (спокойнее). Отпусти.

      Танов отпускает Долина. Все трое тяжело дышат.

      Танов.