Спятившая красавица. Алина Кускова

радостную мину на лице и… обомлел.

      Сирота, а в том, что на пороге стояла именно она, не могло быть никаких сомнений, за ночь стремительно похорошела. Ее темные волосы стали еще темнее и отливали синевой, только теперь Никита увидел, какие они шелковистые и длинные. Белая кожа стала еще белей, от нее пахло умопомрачительным ароматом благоуханной свежести восточного сада. Тщательный макияж, кроваво-красные губы, искристый блеск в синих глазах… Никита перевел дух… Шелковый халатик в стиле японского кимоно, туфли! Вот это туфли! Паровоз, электровоз, площадка, или нет, платформа. Да, высокая платформа. Вот как они называются. Где-то он уже видел нечто подобное. Ах да! У девиц легкого поведения на Ленинградке, когда обкатывал машину, а заодно и знакомился с родными просторами. Сплошной глаымур на платформах. Сироты все такие? Или через одну?

      – Привет, Никитос, – сирота улыбнулась двумя рядами белоснежных зубов и пригласила его войти.

      Он прошел в небольшую комнату с низкими потолками, к которым не привык, непроизвольно пригнул голову, боясь задеть увешанную мутными висюльками люстру. Диван, два кресла, покрытые потрепанными пледами, журнальный столик, длинная бесформенная темная стенка, ровесница поры дефицита в стране. Никита прошел к креслу и сел. Моментально раздался нечеловеческий вопль, заставивший его тут же подскочить.

      – Васька! – укоризненно произнесла Белоснежка, непонятно к кому обращаясь.

      – Гомик? – поинтересовался Румянцев.

      – Нет, – пожала плечами Белоснежка, – кастрат. А что?

      – Ничего, – пробормотал Никита, опустив взгляд вниз, и встретил враждебные глаза кота.

      – Такой проказник, – кокетничала напропалую Белоснежка, подмигивая Никите.

      – Кто? – Румянцев в непривычной обстановке тупел на глазах сироты и ее домашнего животного.

      Вместо ответа гламурная дива подплыла на своей высоченной платформе к коту и дала ему пинок под зад, определяя тому направление полета в сторону кухни. Румянцев схватился за… голову и опустился в кресло.

      – Ему не больно? – изрек он, трагически подпирая лоб рукой.

      – Да он привык, – ответила ему Белоснежка и вновь подмигнула.

      У Румянцева промелькнула было мысль, что он поспешил, что сорвался, зря поссорился с Анжеликой и ее матерью. Те, какими стервами они ни были, не позволили бы себе дать ему пинок под зад. Почему-то вместо кота Никита явственно представил себя и разозлился на проявленную слабость.

      – О, – сирота возвела синие глаза к серому потолку, – Никитос, да ты, оказывается, чувствительный.

      – Да, как-то так, – пробурчал тот и нахмурился.

      – Итак, – Белоснежка села в соседнее кресло, предварительно вытащив из-под себя обглоданную рыбью кость, и бросила ее следом за котом. – Я слушаю тебя.

      – Меня?! – изумился Румянцев, неимоверно страдая по поводу скоропалительной женитьбы.

      – Нет, а? Хорошенькое дельце! Не я же притащилась на Малую Грузинскую делать предложение!

      – Какое? –