Мама, я Великан. Евгения Сергеевна Сергиенко

мама проходит на кухню с банкой домашнего варенья в руках.

      – Бессовестно морит голодом! – улыбаясь, отвечает Эф.

      Я, изобразив обиду, надуваю губы.

      Папа с интересом наблюдает за нами. Ему нравится Эф, он говорит, что встретить порядочного парня в наше время – везение.

      – А помнишь, когда мы были молодыми, ты тоже редко баловала меня домашней едой, – говорит он маме и тянется через стол, забирая у неё банку. – Теперь зато – завтрак, обед, ужин и, вон, даже заготовки домашние. – Открутив крышку, папа выкладывает варенье в вазочку.

      Я проглатываю слюну, Эф впивается в варенье взглядом – круглые, сочные бока вишен торчат из бордового желе.

      – Тогда я работала в газете. Уходила рано, приходила поздно, не до заготовок было, – вздохнув, мама наливает чай в маленькие чашки и тоже присаживается за стол.

      – Налетайте, молодежь! – командует папа.

      Эф запускает ложку в варенье и, поймав несколько ягод, молниеносно отправляет их в рот.

      – Ешь так, как будто я брошусь отбирать у тебя вишню, – подтруниваю я.

      – А кто тебя знает, – почти серьёзно отвечает Эф.

      Мама, умиляясь, наблюдает за нами. Голодные гости для неё большая редкость и радость.

      Раньше она действительно проводила много времени на работе, и в моих детских воспоминаниях предстаёт чаще в деловом образе – аккуратной, строгой, всё время пишущей что-то в толстую записную книжку. Тогда записных книжек у нас было несколько, в одной хранились номера телефонов и адреса, в другой рецепты, в третьей дни рождения родственников и друзей. Друзей, кстати, всегда было значительно больше, а родственников я могла сосчитать по пальцам. Но мамина записная книжка была особенной и загадочной. Она делала записи быстро, по наитию, ловила мысли и факты прямо на лету и рассаживала их на странички. Записи не были секретом – записная книжка часто лежала открытой на холодильнике или на подоконнике. Но когда я заглядывала в неё, ожидая увидеть что-то совершенно невероятное, что-то, что перевернёт моё воображение и допустит в мир важных взрослых дел – мой детский взгляд спотыкался о совершенно неразборчивый мамин подчерк. От этого её записи становились ещё более волшебными.

      – Вот он, вкус детства. – Облизав ложку, папа целует сидящую рядом с ним маму в щёку.

      Ещё мама хорошо рисовала. Я часто видела в уголках страниц красивые синие цветы, маленьких синих птиц, аккуратные синие домики. Паста в её ручке неизменно была синей, и хотя в моём детстве уже были ручки других цветов, мама оставалась на стороне однотонного текста. Заглядывая в её записную книжку, я всегда недоумевала, как одна и та же рука может в рисунках и узорах использовать грациозные линии, а важные записи превращать в непонятные закорючки.

      – Ну, рассказывайте, что у вас нового? Как успехи на работе? – улыбаясь, мама обращается больше к Эфу, чем ко мне.

      – Всё прекрасно. Трудимся, развиваемся, иногда даже отдыхаем, – отвечает Эф, отхлёбывая чай.

      В его ладонях чашка смотрится смешно и неловко.