Младенец и черт. Борис Акунин

крикнул на «нищего»: исчезни, голодрань. Другой урезонил: чего пристал к человеку, жалко, что ли.

      Артисты, подумал князь с почтением. Того же Симанчука хоть в труппу к господину Станиславскому, на какую-нибудь роль из пьесы «На дне».

      Загудел приближающийся поезд. Козловский усилием воли изгнал из организма всякое трепетание. Изготовился.

      Из вагонов стала выходить публика, в основном отцы семейств, припозднившиеся в своих конторах или засидевшиеся в ресторанах. Немного. И ни один близко от Рябцева не прошел.

      Ситуация была непросчитанная. Павликов, командир «контролеров» оглянулся на кусты, но делать нечего – вошли в вагон, уехали. Иначе было бы подозрительно. Уковылял и Симанчук.

      Это бы ладно, в кустах и с той стороны, под перроном, людей оставалось достаточно. Но где же резидент?

      И Рябцев тоже выглядел обескураженным. Завертелся на месте, зазвенел ножнами сабли. Выражение лица было не разглядеть. Ночной темноты по июльскому времени здешним широтам не полагалось, но небо закрылось тяжелыми, низкими тучами, и вечер получился сумеречный, почти осенний.

      Стало совсем тихо.

      «Мирно спит за крепкой стеною, объят тишиною, весь наш городок», – душевно выводил где-то в ночи неведомый певец – второй раз, на бис.

      – Ишь заливается, чисто кот-мурлыка на крыше. Сейчас все кошки к ему так и сбегутся, – как ни в чем не бывало прокомментировал Лучников. И тем же тоном прибавил. – А вот и он, лапушка. Дождалися.

      С путей на перрон ловко вскарабкался человек в темном костюме и шляпе-котелке.

      Рябцев к нему так и кинулся. Начался разговор, но голоса приглушенные – не разобрать.

      – Жди команды, – шепнул Козловский и осторожно подобрался ближе.

      Из-за края платформы высунулся медленно-медленно. Напротив стояла скамейка, закрывала обзор, так что видно было только ноги: начищенные сапоги Рябцева и резидентовы штиблеты с гамашами.

      – …Шутите? – хихикнул поручик. – Там триста листов большого формата. Месяц копировал, а потом еще неделю частями из секретной зоны выносил. Нет, всю папку сразу не вытащу, на пропускном могут остановить. Погубить хотите?

      Голос с сильным акцентом сказал:

      – Захочу погубить – погублю. От вас самого зависит. Папка мне нужна целиком. И немедленно.

      Козловский только головой покачал. Ну, немцы. Могли бы найти резидента, кто по-русски чисто говорит. Ни во что нас не ставят. Ладно, дайте срок.

      Рябцев обиженно засопел.

      – Коли нужна, выносите сами. А меня увольте.

      – Как же я попаду в штаб?

      – Не в штаб, не в штаб. – Поручик снова захихикал. – Я всё продумал. Сами войдете, сами найдете, сами возьмете. Ха, стихами заговорил. Вот схемка. – Зашелестела бумага, мигнул луч фонарика. – Тайник обозначен крестиком. Смешно, правда?

      – Не пойму. Где это?

      Штабс-ротмистру тоже хотелось знать. Он приподнялся на цыпочки, чтоб заглянуть поверх чертовой скамейки, да вот незадача – слишком навалился грудью, скрежетнул