Петербург. Стихотворения. Андрей Белый

разве только с отчаянья; побудила к тому его житейская неудача; впоследствии неудача та постепенно изгладилась. Казалось бы, что ужасное обещание отпадает само собой: но ужасное обещание оставалось: оставалось оно, хотя бы уж потому, что назад не было взято: Николай Аполлонович, по правде сказать, основательно о нем позабыл; а оно, обещание, продолжало жить в коллективном сознании одного необдуманного кружка, в то самое время, когда ощущение горькости бытия под влиянием неудачи изгладилось; сам Николай Аполлонович свое обещание несомненно отнес бы к обещаниям шуточного характера.

      Появление разночинца с черными усиками, в первый раз после этих истекших двух месяцев, наполнило душу Николая Аполлоновича основательным страхом. Николай Аполлонович совершенно отчетливо вспомнил чрезвычайно печальное обстоятельство. Николай Аполлонович совершенно отчетливо вспомнил все мельчайшие подробности обстановки своего обещания и нашел те подробности вдруг убийственными для себя.

      Почему же… – не то, что дал он ужасное обещание, а то, что ужасное обещание он дал легкомысленной партии?

      Ответ на этот вопрос был прост чрезвычайно: Николай Аполлонович, занимаясь методикой социальных явлений, мир обрекал огню и мечу.

      И вот он бледнел, серел и наконец стал зеленым; даже как-то вдруг засинело его лицо; вероятно, этот последний оттенок зависел просто от комнатной атмосферы, протабаченной донельзя.

      Незнакомец встал, потянулся, с нежностью покосился на узелок и вдруг детски так улыбнулся.

      – «Видите, Николай Аполлонович (Николай Аполлонович испуганно вздрогнул)… я собственно пришел к вам не за табаком, то есть не о табаке… это про табак совершенно случайно…»

      – «Понимаю».

      – «Табак табаком: а я, собственно, не о табаке, а о деле…»

      – «Очень приятно…»

      – «И даже я не о деле: вся суть тут в услуге – и эту услугу вы, конечно, можете мне оказать…»

      – «Как же, очень приятно…»

      Николай Аполлонович еще более посинел; он сидел и выщипывал диванную пуговку; и не выщипнув пуговки, принялся выщипывать из дивана конские волоса.

      – «Мне же крайне неловко, но помня…»

      Николай Аполлонович вздрогнул: резкая и высокая фистула незнакомца разрезала воздух; фистуле этой предшествовала секунда молчания; но секунда та часом ему показалась, часом тогда. И теперь, услышавши резкую фистулу, произносившую «помня», Николай Аполлонович едва не выкрикнул вслух:

      – «О моем предложении?..»

      Но он тотчас же взял себя в руки; и он только заметил:

      – «Так, я к вашим услугам», – и при этом подумал он, что вот вежливость погубила его…

      – «Помня о вашем сочувствии, я пришел…»

      – «Все, что могу», – выкрикнул Николай Аполлонович и при этом подумал, что он – болван окончательно…

      – «Маленькая, о, вовсе маленькая услуга…» (Николай Аполлонович чутко прислушивался):

      «Виноват… не позволите ли мне пепельницу?..»

      Учащались