Меня зовут женщина (сборник). Мария Арбатова

в меня, и со смесью брезгливости и любопытства на лице спросила:

      – Что же это за работа такая, философом? Где же это они, философы, работают? Что же это за семья такая, певец и философ? Сто лет живу, такого не видала!

      – Вот именно, – сказала маман. – Пошла бы в медицинский, в юридический.

      – Пишу направление на аборт, – резюмировала тетка.

      – Конечно, на аборт, – подпела маман. – Куда им дети?

      – Это точно, – сказала тетка и, едва сполоснув руки, погрузилась в эпистолярный жанр.

      – Надо сначала университет закончить, а потом беременеть, – важно заявила маман, как будто ее кто-то когда-то спрашивал, что вслед за чем делать, и как будто она когда-нибудь хоть чуть-чуть позаботилась о моем образовании в области предохранения.

      – Да у них в голове ветер, что бы понимали о жизни, – вздохнула тетка.

      – Странно, что она меня не уговаривала рожать, – сказала я за дверью.

      – Да она сама пятнадцать абортов сделала, – поведала маман.

      Мысль о том, что результатом беременности восемнадцатилетней девушки, выходящей замуж за любимого, может быть рождение ребенка, мне в голову не приходила. Высоты философской мысли манили меня сильнее совковой бытовухи, сопровождающей студенческое материнство. Соображения о продолжении рода точно так же не посещали ни моего жениха, ни мою маман. Жених, понятно, был виноват, раздавлен и растерян; но честолюбие, связанное с будущими профессиями, помноженное на инфантилизм, вскормленный гиперопекающими матерями, объединяло нас и делало непригодной к размножению парой.

      На следующий день я заплела волосы в косы и в страшном синем, не оформленном фасоном больничном халате села в очередь. Подавленные женщины, сидящие на стульях в операционную, крики сиюсекундной жертвы и выведение ее под белы рученьки со всеми мизансценическими подробностями… Она падает, сестры прислоняют ее к стенке и стыдят:

      – Вы, женщина, думаете, что вы у нас одна такая? Вон, целая очередь ждет! Давайте быстрей в палату и пеленку толком подложите, кровь-то льется, а убирать некому! Вы же к нам нянечкой работать не пойдете?

      Производственная бытовуха; ожидающие женщины, деловито поглядывающие на часики, что они еще сегодня успеют по хозяйству, кроме аборта; устало-злобные сестры; надсадный крик из-за закрытой двери… По лицам видно, что все идет как надо, взрослые люди привычно занимаются взрослым делом, и только я, инфантильная дура, ощущаю происходящее в трагическом жанре.

      – Под наркозом делают? – спросила я у толстой немолодой бабы, из последних сил придавая голосу естественность.

      – Ну ща, под наркозом! – ответила она, шумно зевая.

      – А как же? – испугалась я.

      – Скажи спасибо, если новокаин вколят. – Баба посмотрела на меня, увидела про меня все и отвернулась с отвращением и фразой: – Молоко на губах не обсохло, а туда же!

      – А почему они так кричат, если новокаин колют? – повернулась я к молодой женщине в романтических серьгах.

      – Потому что новокаин не на всех действует, – улыбнулась она. – Ты поменьше анализируй, сиди и считай