Песнь Велиала. Дмитрий Сергеевич Филатов

очень низкой амплитуды. И никакие воздействия на пациента не действовали. Так он сидел неделю-другую, не меняя никаких показателей гомеостаза. Даже глюкоза в крови почти не менялась. А потом, как по приказу, выходил из этого анабиоза, сразу, без последствий. И так повторялось, пока ему не отменили психотропные и нейротропные средства. Сейчас ему делают гипербарическую оксигенацию, проводят сеансы релаксации, дают перорально метаболические препараты – ноотропил. И он чувствует себя лучше. Одним словом, коллеги, уникум. Артефакт. Над ним еще предстоит очень длительная и очень тяжелая работа. Гудалов не подчинен ни обычным правилам, ни принятым моделям. Драгомирову придется искать индивидуальный путь, совершенно индивидуальный. Вот так наши психиатры и работают. И вам, коллеги, тем, кто из вас изберет путь лечащего врача, предстоит масса трудностей. Просто все, чему мы вас учим и что написано в книгах – пустые догмы, а каждый пациент – индивидуум. И он этих догм не знает, а поэтому уникален и исключителен, – Журавлев вздохнул. – Ну что? Давайте, пятнадцатиминутный перерывчик, да? Давайте. В аудитории продолжим.

      Ассистент, а следом и студенты, быстро покинули коридор дома скорби, и он вновь наполнился прозрачной тишиной, пронзаемой ослепительными лучами солнца. А во всей больнице жизнь шла своим чередом. И лишь в окне виднелся кусок улицы: лоскут дороги, два обрывка тротуара по бокам, фонарный столб и серая стена какого-то дома вдалеке. Все было как всегда, седьмого мая в десять часов сорок две минуты утра…

      – Гриш, вот скажи мне, пожалуйста, – помешивая ложкой черный чай в белой кружке, сказал высокий, накаченный санитар, армянин по национальности, вальяжно развалившийся за столом в комнате сестры-хозяйки, которая где-то ходила по каким-то делам. – Разве справедливо за нашу с тобой работу так мало получать? Ну, в натуре, ни в какие ворота не лезет! Как проклятые, на хрен. А эти психи чертовы че хотят, то и творят. Семена вон вчера один из этих припадошных искусал. Слышал? Ему на руку пять швов наложили. Во народ! Меня там не было…

      – Пять швов! – фыркнул Григорий, запивая чаем кусочек сахара. – Ты-то у нас без году неделя здесь. Ничего еще не видел. А я давно вот. Абрашу нашего покалечили ого-го. А он лосенок тот еще был. Тут одного буйного привезли – жуть. Боксер какой-то бывший, что ли, или десантник. Он Абраше сломал несколько ребер, челюсть и бедро, представляешь? Еще двоим по руке сломал. У Вити-то был отрыв локтевого отростка, вывих с разрывом связок и перелом со смещением локтевой кости. Этот козлина у нас до сих пор. Правда, не буянит давно. Но ты поаккуратнее с ним, если что. Он в сто восемнадцатой палате.

      – Запомню. Пусть только вякнет у меня, мразь.

      – И не вздумай, Авет. Во-первых, не справишься, – предостерег Григорий, интенсивно покачав головой. – Впятером не могли одолеть, только шокеры помогли. А во-вторых, за злоупотребление служебным положением с тебя с живого Драгомиров не слезет.

      – Гадость, – бросил Авет, допив чай и небрежно поставив чашку возле пепельницы с еще дымящейся сигаретой. – Несправедливо