Зеркало и свет. Хилари Мантел

шляпы и удаляется.

      Глядя ему в спину, Ризли спрашивает:

      – Фицрой поправится?

      Беттс безмятежен:

      – Видал я и более безнадежные случаи.

      Они выходят на солнцепек, спинами ощущая жар. Ризли обращается к нему:

      – Сэр, я допросил слуг шотландской принцессы.

      – С какой целью? И наденьте вы шляпу. Беттс дело говорит.

      Молодой человек аккуратно надевает шляпу, хотя рядом нет зеркала, чтобы восхититься тем, под каким углом она надвинута, пристально смотрит на хозяина, словно пытается разглядеть в его глазах отражения маленького Зовите-меня.

      – Я давно подозревал, с ней что-то не так, – неделями вертел эту мысль в голове, – ее виноватый вид в вашем присутствии, словно она боялась, что неприятная правда выйдет наружу, и…

      – Вы думали, что дамы обменивались тайными знаками.

      – Вы смеялись надо мной, – говорит Ризли.

      – Да. Итак, что вы обнаружили? Надеюсь, не любовника?

      – Я должен извиниться, сэр, что забежал вперед вас, – я понял на свадьбе, но не стал говорить, пока не добыл доказательства. Я допросил ее капеллана, слуг Харви и Питера, конюхов: не было ли у принцессы тайных свиданий? И они не стали скрытничать, все, за исключением капеллана, который боится.

      Он начинает понимать:

      – Как я мог быть таким наивным? Кто он? Кто знает? Кто из женщин, я имею в виду?

      Мастер Ризли говорит:

      – Женщин я оставляю вам.

      Шорох мягких подошв, спешка, внезапное исчезновение бумаг, шиканье, шелест юбок, грохот дверей; затаенный вздох, косой взгляд, быстрый росчерк пера, невысохшие чернила; шлейф аромата и воска, которым запечатывают письмо. Всю весну мы следили за Анной-королевой, ее привычками и обыкновениями, ее стражниками и воротами, ее дверями и потайными комнатами. Мы наблюдали за джентльменами короля в гладком черном бархате, невидимыми, если только лунный свет не упадет на расшитую бисером манжету. Мы различали внутренним оком силуэт – там, где никого не должно быть. Мужчина, крадущийся вдоль пристани к лодке, терпеливый гребец, которому заплачено за молчание, и ничто не выдаст тайны, кроме легкой волны и мерцающей серебром зыби на реке, видавшей многое. Лодка качается, всплеск, широкий шаг, сапоги неизвестного мерят скользкий причал: он в Уайтхолле или Хэмптон-корте, куда бы ни ехала королева и ее фрейлины. Тот же трюк на твердой земле: монетка конюху, незапертая дверь или ворота, стремительный бросок вверх по лестнице в комнату, где дрожит пламя свечей. Что дальше? Поцелуи и преступные объятия, пуховая перина, на которой Мег Дуглас, племянница короля, раскинулась в ожидании запретных наслаждений.

      Зовите-меня говорит:

      – Это Томас Говард. Меньшой, конечно. Единокровный брат Норфолка.

      – Томас меньшой.

      – Навеки ваш, Правдивый Том. Завлек ее своими виршами, сэр. Совлек с нее покровы своим хитроумием.

      Катастрофа, думает он. Всю зиму и весну мы не сводили глаз с Анны, а приглядывать следовало