Зеркало и свет. Хилари Мантел

собирали?» Милорду кардиналу не было равных в скорости.

      – Ему не было равных во всем.

      – Теперь Болейны и их присные освободили для вас место. Вы можете приблизить к королю своих людей. Гарри Норрис, я понимаю, почему вы хотели от него избавиться. Брертон, Джордж Болейн – ясно, в чем ваша выгода. Но Уэстон совсем мальчишка. А Марк хоть и носил шляпу с брошью, но, ручаюсь, не нашел в карманах и двадцати пенсов, чтобы заплатить за саван.

      – Бедный Марк, – говорит он. – Стоял на коленях перед Анной, а она смеялась над ним.

      Он видит телегу, груженную телами, дерюга, которой тела прикрыты, пропиталась кровью, мальчишеская рука вывалилась наружу, словно в поисках поддержки.

      Он говорит:

      – Я собирался сделать Марка свидетелем. Но он сам себя выдал. Я его не пытал.

      – Я вам верю. Но я такой один.

      – Дайте мне несколько дней. Возможно, неделю. Когда вы выйдете отсюда, получите сотню фунтов из казны.

      – Они мне не нужны.

      – Поверьте мне, они вам нужны.

      – Скажут, что это плата за то, что я предал друзей.

      – Господи Исусе! – Он шлепает книгой о стол. – Друзей? Когда это они проявляли к вам дружеское участие? Уэстон, этот вечно скалящийся паяц, неспособный удержать в штанах свой уд? Или хвастун Брертон. Уверяю вас, теперь его родня на севере будет вести себя осмотрительнее. Они думали, что законы не про них. Но те дни миновали. Прошла пора мелких властителей. Закон един для всех, и это королевский закон.

      – Осторожнее, – говорит Уайетт, – вы на грани того, чтобы объяснить свои мотивы.

      Или просто на грани, думает он.

      – Чтобы спасти вас, Том, мне пришлось трудиться до кровавого пота. Ваша жизнь висела на волоске.

      Уайетт поднимает глаза:

      – Я скажу вам, почему до сих пор жив. Не потому, что боюсь смерти или равнодушен к бесчестию. Есть женщина, которая носит мое дитя. Если бы не это, вам пришлось бы губить Анну как-то иначе.

      Он изумленно смотрит на Уайетта:

      – Кто она? – Он опускается на трехногий табурет. – Вы же понимаете, что рано или поздно признаетесь. – Внезапно до него доходит. – Только не говорите, что это дочь Эдварда Даррелла. Та, что последовала за Екатериной, когда король отправил ее в ссылку.

      Уайетт опускает голову.

      – А вы не пробовали влюбиться в женщину, которая принесет вам меньше хлопот?

      – Я такой, какой есть. Понимаю, это плохая отговорка.

      Он говорит:

      – Я помню Бесс Даррелл ребенком в Дорсете. Бывал там по делам. Ее отец хранил верность Екатерине, он был ее управляющим, но теперь, после его смерти, дочь ничто не связывает.

      – Думаете, ей было бы лучше в свите Анны Болейн?

      Справедливое замечание.

      – Лучше всего ей было бы в монастыре. Но я полагаю, вы поступили по-своему.

      – По-своему, – печально соглашается Уайетт. – Я люблю ее, люблю давно. Мы сумели сохранить нашу любовь в тайне потому лишь, что она жила вдали от двора.

      Когда я навещал Екатерину