Дева в саду. Антония Сьюзен Байетт

сидевших в школе, в конце каждого семестра он устремлялся в более цивилизованные края. Известное дело, что женитьба для учителей неблагоприятна, а для жен их и вовсе пагубна. Любя Александра, сестры боялись, что, полюбив их – или полюбив вообще, – он будет несчастен. Сегодняшний их разговор лишь с большей страстью повторял разговоры прошлые.

      – Он сегодня был такой красивый.

      – И с таким достоинством вытерпел все эти вопли. Он всегда держится достойно.

      – Недолго ему терпеть. Он уедет. Ох, Стеф, он уедет, а мы останемся в этом кошмаре.

      – Вероятней всего. Он, наверно, только и ждал, чтобы спокойно закончить пьесу.

      – Вот с тобой он говорит: как пишет, как нужно писать. А со мной нет. Я его раздражаю. И не хочу, а все равно раздражаю…

      – Что, если он действительно написал большую вещь?

      – Быть способным на большое – и знать это. Можешь себе представить?

      – Нет. Нет, не могу. Это страшное что-то.

      – А Шекспир, Стеф… Шекспир не мог не знать, что он другой, чем все…

      – Александр – не Шекспир.

      – Это пока неизвестно.

      – Просто я так думаю. И Шекспир мог не знать.

      – Должен был.

      В глубине души Фредерика думала, что это ужасно тяжело – жить, ежеминутно ощущая в себе силу и диапазон Фредерики Поттер, особенно если не решила пока, куда их применить. Преимущество Александра бесспорно, но все ли там дело в силе? С другой стороны…

      – Твой курат, Стеф, прямо неистовый муж какой-то.

      – Да, до ужаса. И он вовсе не мой… Ты бы видела, как он работает!

      – Не понимаю, почему большинство просто сидит в своем болоте, и все. Я ни за что не стану.

      – Ты – нет.

      – А ты почему не уедешь отсюда, Стеф? Ты-то могла бы.

      – Уеду, наверное. Мне просто нужно немного собраться с мыслями.

      Она склонилась к котятам, не желая пока вдумываться в вопрос сестры.

      – Иди спать, Фредерика. Мне всю ночь еще сидеть, я пока капельку вздремну. Иди спать.

      5. Дэниел

      Когда Дэниел своим ключом открыл дверь, снаружи уже стемнело, а в доме викария не горело ни одно окно. Было не так уж поздно, но миссис Элленби была скуповата на свет и тепло. В пролете викторианской лестницы прохладной колонной высился сумрак. Дэниел, давно привыкший, тихими шагами проложил путь меж опасных выступов стоячей вешалки и черного дубового сундука, избежал неверных под ногой истрепанных турецких дорожек и направился к кабинету хозяина.

      Вот они, призраки роскошеств. Тяжеленный стол с доской, обтянутой кожей, пара чернильниц граненого стекла с серебряными крышечками, вольтеровское, темной кожи кресло, и за стеклами шкафа – стена книг в кожаных переплетах. В афганском ковре протоптано несколько дорожек: черно-золотой с искрами узор истерся до безымянной мешковины. Комната убиралась с чем-то похожим на страсть, но в ее стерильных пределах широко расплывалось дыхание