Илья Репин. Корней Чуковский

он пишет о своих музыкальных восторгах:

      «Хотелось скакать, кричать, смеяться и плакать, безумно катаясь по дороге… О, музыка! она всегда проникала меня до костей».

      В таком же темпераментном стиле он описывает восторг своей первой любви:

      «Я был влюблен до корней волос и пламенел от страсти и стыда», «Огонь внутри сжигал меня… Остолбенев, я горел и задыхался».

      Чаще всего его пылкая страсть проявлялась в чрезмерности похвал.

      Вот, например, характерные отрывки из его писем ко мне, главным образом по поводу мелких, давно забытых газетно-журнальных статей:

      «Радуюсь Вашей феноменальной прозорливости…»

      «Вы неисчерпаемы, как гениальный человек…»

      «Если бы я был красивой, молодой женщиной, я бы бросился Вам на шею и целовал бы до бесчувствия!..»

      «Вы человек такой сверхъестественной красоты и таланта; Вы так щедро разливаетесь ароматным медом…»[6]

      Я привожу эти похвалы без смущения: знаю, что, когда будут собраны тысячи репинских писем к тысячам разных людей, большинство его адресатов окажутся «людьми сверхъестественной красоты и таланта»[7].

      Привести его в восторг было нетрудно. Когда я в качестве редактора его мемуаров расположил написанные им отдельные статьи в определенном порядке, то есть сделал в высшей степени ординарную вещь, не требующую никаких специальных умений, он прислал мне такое письмо:

      «Восхищаюсь вашей перетасовкой – мне бы никогда не додуматься (?!) до такого сопоставления, этой последовательности рассказиков – ясности, с какой они будут оттенять читателям куншты, – спасибо, спасибо! Я знаю, это плод большого мастера».

      Все его восторги были искренни, хотя людям, не знавшим Репина, в них чудилась порой аффектация.

      Признаюсь, поначалу и я считал его похвалы подогретыми. Прошло немало времени, прежде чем я мог убедиться, что в каждом своем восклицании Репин был предельно искренен.

      Открылась в Петербурге выставка «левых» иностранных художников под названием «Салон Издебского». Этот Издебский, человек разбитной и учтивый, в очень туго накрахмаленной манишке, был у Репина в Финляндии, пригласил его на вернисаж своей выставки. Репин кланялся, благодарил, провожал его до ворот и еще раз кланялся и прижимал руки к сердцу. В назначенное время Илья Ефимович приехал на выставку. Издебский, сверкая манишкой, встретил его на лестнице и стал рассыпаться в любезностях, и Репин снова кланялся, прижимая руки к сердцу, и говорил ему приятные слова.

      А потом вошел в залу, шагнул к одной картине, к другой и закричал на всю выставку:

      – Сволочь!

      И затопал ногами и стал делать такие движения, будто хотел истребить все кругом.

      Издебский было разлетелся к нему, но Репин в исступлении гнева мог выкрикивать только такие слова, как «карлик», «лакейская манишка», «мазила», «холуй», и эти слова сдунули Издебского, как буря букашку.

      О таких приступах гнева можно говорить все что угодно, но ни притворства, ни фальши в них не было.

      Помню,

6

Письма от 4 декабря 1911 года, 31 января 1916 года.

7

Так и случилось. Теперь, когда опубликовано огромное количество репинских писем, я в подтверждение моих слов могу сослаться хотя бы на его отзывы о Савихине, Потапенко, Фофанове и многих других в книге: И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям. М.: Искусство, 1950, с. 24, 25, 63.