Зазеркалье. Записки психиатра. Наталия Вико

сердцу милы,

      Но неземное я люблю.

      И у престола высшей силы

      За вас, друзья мои, молю.

      – Каково? – спросил он Ревзина, который даже перестал есть.

      – Да-а, однако… И каково твое объяснение?

      – Не во власти моей это объяснять. Ты либо разумеешь, что есть нечто, неподвластное нашему уму, либо нет. Да вот хотя бы историю с Данте знаешь?

      – Я с тобой, Владимир, уж и не знаю, что знаю, а чего не знаю, – покачал головой Ревзин.

      – Вот скажи, ты смерти боишься? – неожиданно спросил Соловьев, хитро блеснув глазами.

      – Господи, с чего это ты вдруг? – Ревзин отложил вилку и нож и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. – Кто ж ее не боится?

      – Я не боюсь, к примеру, – Соловьев кивнул девушке, водрузившей перед ними две кружки, полные золотистого напитка. – Смерть не страшна, – он с удовольствием сделал глоток. – Смерть лишь последний шаг к Богу. Так вот, Данте утверждал, что из всех видов человеческого скотства самое подлое и глупое – верить, что после этой жизни нет другой. И сам тому дал подтверждение после своей кончины. Его сыновья, видишь ли, разбирая бумаги покойного, не обнаружили последних глав «Божественной комедии». Перерыли весь дом, но увы! – Соловьев развел руками. – Были, кстати, они сами поэтами, не такими, как батюшка, понятно, однако, сожалея, что тот не успел закончить начатое, решили сами довершить его труд.

      – И что ж? – Ревзин взял свою кружку.

      – Видно, не понравилась их задумка отцу, – улыбнулся Соловьев. – И вот, уж не помню, кому из них, Якобо или Пьетро, снится сон, будто появляется перед ним сам покойный Данте, окруженный сиянием, берет его за руку, подводит к стене в спальне и говорит, здесь, мол, то, что вы искали.

      – И что ж, нашли? – удивленно спросил Ревзин.

      – Представь себе, нашли, – кивнул Соловьев. – А я ведь, знаешь, вчера опять в салоне у Вильямса был, – неожиданно сменил он тему. – Эти лондонские спириты, скажу я тебе… – Он покачал головой. – Подумать только, здесь, в Лондоне, столица спиритизма, а присмотришься, – он усмехнулся, – шарлатаны, с одной стороны, слепые верующие – с другой, и крошечное зерно действительной магии, распознать которое в такой среде нет никакой, ну, точнее, почти никакой возможности! Я и Цертелеву об этом в Россию написал, мол, не поверишь, друг любезный, но знаменитый Вильямс – это фокусник более наглый, чем искусный. Тьму египетскую он произвел, но других чудес не показал. Знаешь, когда летавший во мраке колокольчик сел на мою голову, я схватил вместе с ним мускулистую руку, владелец которой духом себя не объявил, – Соловьев рассмеялся. – А явившийся Джон Кинг был так же похож на духа, как я на слона, – он снова громко захохотал.

      Какое-то время они молча ели, Соловьев с видимым удовольствием, а приятель с обреченным видом.

      – Слышал, тебя обокрали? – Ревзин отодвинул опустошенную тарелку.

      – Было, было! – весело закивал Соловьев. – Помогал женщине собрать рассыпавшиеся из пакета на тротуар продукты, плащ у меня, сам знаешь, широкий,