День гнева. Йонас Бонниер

улыбнулась Ирма Флудквист. – В общем, конечно, ничего страшного, но именно с декольте мы здесь очень осторожны. Это сигнал, понимаешь?

      Улыбка Ирмы потеплела, и Кристина огляделась по сторонам. Похоже, гости собирались по домам. Женщины были в куртках, блузках и жакетах – у всех все застегнуто до подбородка. Кристина почувствовала, что залилась краской.

      – Нет-нет, не все так страшно… – рассмеялась Ирма, наблюдая ее реакцию. – Я всего лишь решила, что должна сказать тебе об этом, потому что если не я, то кто?

      – Спасибо, – выдавила из себя Кристина.

      – Ты не знала, это понятно, – успокоила ее Ирма. – Никто и не ждал от тебя, что ты будешь знать все, – и добавила уже громче: – И уверяю тебя, здесь все страшно рады вашему приезду.

      – Да, – ответила Кристина, все еще красная как рак.

      Она стыдилась, и не декольте было тому причиной. Давно Кристине не указывали, как ей следует одеваться.

      Ирме, похоже, тоже было не по себе.

      – Забудь, – сказала она. – Все мы с нетерпением ожидаем первой проповеди Синдре. Да и ты, Кристина, уже стала для нас незаменимой. Мы страшно рады вашему приезду, – возвысив голос, повторила Ирма. – Кнутбю – особенная община.

3

      – Как часто вы думаете о смерти? – спросила Эва Скуг.

      Она была поразительно красива. Пятьдесят молодых людей и девушек, из которых Анна была самой старшей, сидели в классной комнате в приходском доме в Анебю.

      Эва Скуг стояла за кафедрой, – в джинсах, красной шелковой блузке, низких кроссовках и с золотой цепочкой на шее. Черные волосы коротко острижены, на губах, подкрашенных помадой темного оттенка, высокомерная улыбка.

      Эва медленно обвела глазами молодую аудиторию, и каждый почувствовал на себе ее взгляд, проникший в самое сердце.

      – Нет, – ответила Анна так громко, что все разом обернулись на нее. – Почему я должна думать о смерти, если я жива?

      – Мы живы, – подтвердила Эва. – И наша жизнь – это наш долг. В один прекрасный день он будет выплачен, и тогда мы освободимся.

      Возможно, Анна Андерсон думала о смерти чаще, чем кто-либо другой из присутствующих, просто не хотела открываться Эве. Вместо этого она уставилась на проповедницу и спросила себя: что сказал бы на это отец? Эва Скуг называла смерть освобождением.

      Утром они, как обычно, сидели друг напротив друга за завтраком, и вид у папы Таге был все такой же озабоченный.

      – Конечно, ты взрослая, – вздохнул он, – и должна сама решать, что тебе делать. Но я все еще могу давать тебе советы. По крайней мере, когда была младше, ты к ним прислушивалась.

      – Тогда мне было девятнадцать, – улыбнулась Анна. – А теперь двадцать.

      Губы Таге тоже тронула улыбка. Он сидел перед ней в форменных брюках, белая рубашка натянулась на животе. Китель висел на спинке стула. Часы показывали восемь, и он собирался уходить. Папа работал охранником на мебельной фабрике «Сведесе». В детстве Анна страшно гордилась тем, что ее отец почти полицейский. Это потом она узнала, что папа Таге всего лишь патрулирует