Офицерский крематорий. Михаил Нестеров

по фамилии. Михайлов не терпел, когда по телефону представлялись только по имени: Паша, Миша, Дима.

      – Да, я вижу.

      Этот ответ майора полиции показался мне несуразным. Как будто он стоял у меня за спиной. Мне вдруг пришло в голову подкорректировать его воображение, и я посчитал этот ход оптимальным: пока майор получит снимок и попытается сообразить, не попал ли он на передачу «Розыгрыш», я смогу взять «официальный» тайм-аут. Поворотом кольца зумма на объективе смартфона я запустил встроенную камеру и получил доступ в режим съемки. Снова коснувшись сенсорного экрана, выбрал смарт-режим. Руки мои подрагивали, но мне на помощь пришла система автоматической стабилизации изображения. Она и раньше не раз выручала меня, и, находясь в самых неблагоприятных для съемки условиях, я получал четкие и качественные изображения. Даже на ходу. Сейчас мое состояние напрашивалось на определение «на бегу после убийства».

      Для съемки все было готово. Я вытянул руку со смартфоном и сделал снимок. Тотчас просмотрел его. Изображение получилось четким, нереально четким, как и само содержание снимка: полуголый, окровавленный мужчина на фоне забрызганной кровью кровати с трупом женщины.

      Когда я снова поднял трубку к уху, то услышал недовольный голос Михайлова:

      – Баженов! Ты где?

      – Скоро узнаешь. Перезвони мне, когда получишь картинку.

      – Какую картинку? Ал…

      – … ло! – закончил я, не прерывая, однако, связи: смартфон имел в своем арсенале функцию отправки снимка во время вызова. – Ты меня понял? Перезвони мне, когда получишь картинку. Скажи, ты понял меня? – настаивал я.

      – Да, – наконец прозвучал ответ.

      Я не помнил, какой марки телефон у Михайлова, но он точно не смотрел телепередачи типа «Ностальгия» и не таскал с собой «Сименс С25», так что не пройдет и минуты, как он, получив мультимедийное сообщение, перезвонит мне.

      Я оборвал связь на повторном «алло». И скорее, механически сделал еще несколько снимков с места преступления. Точно зная, что меня вскоре возьмут в оборот местные опера, я и эти снимки отправил Михайлову, заодно сохранил их на сервере, на все про все у меня ушло не больше трех минут.

      Бросая короткие взгляды на труп женщины, я пытался воспроизвести события прошлой ночи. Но мне отчаянно мешал мой собственный внутренний голос: «Я не мог этого сделать».

      Это не я.

      Кто?

      Почему я ничего не помню?

      Я не мог так надраться – с такой женщиной, портрет которой буквально сам выткался на моем носовом платке, с той, на которую я смотрел через бокал с игристым вином и видел игру воздушных пузырьков на ее неповторимом лице… Я хоть что-то понял бы, если бы в тот вечер «кружил напропалую с самой ветреной из женщин», оторвался бы как звезда первой величины: выбросил бы из окна гостиничного номера журнальный стол и разломал стул о спину сонного портье.

      Со мной такое было впервые – я не помнил ничего. Как будто из памяти у меня стерли все события этой ночи, вплоть до финального кадра, как в фильме «Час расплаты»