Павел Чжан и прочие речные твари. Вера Богданова

на статьи по собственному делу Павел не нашел, кэш-версия таинственным образом исчезла, и европейские поисковики ничего не выдали. Параллельная реальность поглотила Павла полностью, и он даже начал сомневаться в собственной памяти. Можно было поднять старые материалы, они хранились у него на внешних дисках, и выслать их анонимно на адреса новостных агентств. Получилось один раз, получится и второй. Или нет? Теперь – после принятия закона о клевете – за дело вряд ли кто возьмется. Прямых доказательств нет, а вот спугнуть он всех спугнет.

      Нужно поймать с поличным и лишь потом прижать.

      А если Краснов, этот обновленный святой Краснов, исправился? Если не получится накопать?

      «Нет, – с горечью подумал Павел, выливая остатки недопитого вчерашнего вина в кружку из-под чая. – Такие не меняются».

      В конце ночи Павел забылся на короткий час, и то ли из-за вина, то ли из-за воскрешения Краснова ему вновь привиделся кошмар.

      Павел глядит в окно. Стоит на цыпочках в ночи снаружи дома, касаясь подбородком холодных кирпичей. Он смотрит внутрь, за стекло, на ламповый уют. В комнате диваны и ковры, на стенах зеркала́, горит камин, перед камином на полу сидит Краснов в халате, а рядом с ним красавица жена в длинной ночной рубахе, вроде тех, что выдают в больнице. Жена читает малышу, ему лет шесть, он смотрит на картинки в книжке, теребя губу, ведет по строчкам пальцем вслед за словами мамы. На столике – чайник и чашки, печенье и зефир. Огонь колышется, и по лицу Краснова пробегает тень, и в каждом зеркале – его кривое отражение: вытянутый нос, огромный глаз, распухла темная губа, отвиснув к подбородку.

      Малыш ведет по строчкам пальцем, мама читает ему вслух. Они смеются, Краснов смеется с ними, нависает тень.

      Павел зашел бы, но ему нельзя, он грязен. Грязь на его ладонях, на одежде жирным слоем, размазана по подбородку. И между пальцами в кедах тоже влажно, неприятно. Он стучит в окно, оставив на стекле развод. Краснов оборачивается на звонкий стук. Тело его не движется, а голова прощелкивает позвонками, крутится, как на шарнире, ищет Павла оловянными глазами.

      Павел прячется.

      Он топает к реке, и кеды вязнут во влажном податливом песке, уже не белые с зеленой полосой, а черные от грязи. Та постепенно высыхает, стягивает кожу, зудит и колет, одежда стала деревянной, совсем не гнется. Вода темной слюдяной каймой очерчивает, отчеркивает берег, над ней в лунной дорожке пляшут комары. А над головою – пропасть, полная прозрачной мглы с россыпью звезд на дне.

      Слева – поле, голубоватые колосья шепчут на ветру, ночь пахнет ими и землей. В колосьях рыщет тень, хрустит стеблями, блещут оловянные глаза, и Павел ускоряет шаг.

      Тропинка огибает небольшой обрыв, видны слои песка, скрепленные корнями. Там, на краю, к Павлу спиной, кого-то ожидает дева, обнимает камень чешуйчатым хвостом и смотрит вдаль, за горизонт. Тяжелая волна светлых с рыжиной волос стекает по плечам в траву, оттуда в реку. Дева вздыхает, от