Слёзы солнца. Алексей Летуновский

немного расстроился из-за того, что в квартире не оказалось Нади, но не дал эмоциям завладеть собой. Посреди комнаты стоял дубовый стол, на нем лежали неоткрытые банки с грибами. Они показались мне милыми, отчего я пощекотал их по мягкому стеклу. Они захихикали и покраснели. Дима нырнул в комнату сквозь одну из простыней с бутылкой слез в руках и велел мне сделать себе табурет. Я вышел на веранду, с которой был виден низкопробный район пятиэтажек. Оторвал одну из веток дерева. Дима сообщил, что инструменты в уборной. Банки в его руках прозрачно пищали. В уборной я посмотрел в зеркало на свое неинтересное и мятое, как фантик, лицо.

      Умылся слезами из крана, взял инструменты и вышел. Обстругал ветку, распилил ее на четыре равные части и приколотил их к сидушке, оторвав ее с паркета.

      – Строители сегодня приходили, – сказал Дима, разлив слезы в стеклянные чашки. – Ты не заметил новую лестницу наверх?

      – Нет.

      – Будут еще этаж строить. Полностью из железа.

      – Не сопротивляйся, пусть творят, что хотят, – подбадривал я его.

      Он наложил мне в ладонь промасленных оранжевых грибов, но я их сунул обратно в банку. Сам он их ел как сгущенку. Быстро и невежливо.

      – А знаешь, – огрызнулся Дима. – Я устал не сопротивляться.

      Он продолжал. – Да и с каких пор твой протест перерос в полное отторжение мира? Протест же должен означать глубокую привязанность к своему объекту. Или ты с Надей не размышлял об этом?

      – Не размышлял, – прервал его я. – Мы только и делали, что ругались. А в конфликтах не до размышлений. Теперь я уже понимаю, что молчание – единственная существующая форма протеста. Если с чем-то не согласен, то молчи, чего другого.

      – Я так не могу, – вспылил Дима и закусил. Я промолчал.

      – И деньги на ремонт дома нужны. Дерево погибает.

      – Это его участие в жизни, не твое.

      – Не могу я так, как ты… Попробуй грибы и скажи, что о них думаешь. Вроде вкусные.

      – Я кроме слез ничего не ем, – ответил я ему без капли спора и зевнул. Показалось, что он не выпил вечером ни кружки, зато грибов своих поел изрядно.

      – Послушал меня немного и уже устал?

      Я пожал плечами. Снизу доносился храп, да и настроение было как всегда.

      Вскоре мы поняли, что переборщили с дозами. Я – слез, а он – еды. Почувствовали, что желаем спать. Дима давил своим настроем поделиться урожаем облепиховых, и на момент я сдался. Грибы были вкусные, чего скрывать. Вкусные не от того, что со времени выпуска из шараги я ничего толком не ел, вкусные как слово вкусно. А потом Дима уснул. Я же с минуты две посидел на веранде, вглядываясь в сухой гляссаж темного города, а когда грибы растворились в животе, сам стал становиться темным изнутри. Без какого-либо сопротивления.

      **

      Самые трусливые волосы сбежали, видимо от беспорядка в голове и на голове, смешались с травой, скрылись и не подавали виду. Пускай. Муравьи обгладывали мои голые пальцы в рваных сапогах, но мне и до этого не было дела. Голова трещала,