Прежде чем сдохнуть. Анна Вячеславовна Бабяшкина

ста…, то есть дамы элегантного возраста, всю жизнь просидели в офисах, давя на клавиши. И тоже не могут остановиться. Прогресс! Но мы поощряем! Мы это с удовольствием поддерживаем. Потому что работа с информацией очень полезна для увядающего мозга…

      На пассаже про увядающий мозг мое сознание отключилось…

      Когда я проснулась с утра, никакой Роман писать уже не хотелось. Хотелось проявить хоть какое‑то креативное разнообразие и умереть на грядке, как умирали наши предки, а не за ноутбуком, как тупые современные старушки. Об этом я и поспешила сообщить в своем «ЖЖ» и на Фейсбукe. После этого я удалила из компьютера все те гениальные идеи, которые складировала в нем всю жизнь в надежде, что когда‑нибудь одна из них разовьется в шедевр, про который скажут: «Да за это Нобелевки мало, чтоб такое выдумать!».

      Поскольку мои идеальные планы на трехмесячный писательский запой были грубо нарушены вмешательством безобразной действительности, теперь я совершенно не представляла, чем мне заниматься в этой глуши в оккупации страдающих словесным поносом идиотов. Я действительно не представляла, чем еще можно заниматься в этой жизни, кроме как сидеть перед волшебно мерцающим экраном и давить на клавиши. Черт! Почему же я оказалась такой банальностью? Я, всю жизнь считавшая себя страшно особенной личностью, которой обстоятельства не дают самореализоваться! А‑а‑а‑а! «Софья, выпей йаду!» – кричала мне каждая увиденная буква.

      Два дня я провела как Сталин, узнавший о провале восстания (кажется, 1905 года). Он тогда тоже был в тюрьме. И узнав, что его (и не только его) революционное будущее накрылось медным тазом, он впал в жесточайшую депрессию: неделю он лежал на боку, уткнувшись носом в стену, и тихо плакал. Сталин не вставал. Он не мог есть, спать, он даже был не в состоянии помыться. Лежал, вонял и истекал слезами. Это был паралич воли и стремления к жизни. (Сей занимательный факт я почерпнула в книге Эдварда Радзинского.)

      Так вот, два дня у меня был такой же паралич стремления к жизни. Я даже думала, что могу умереть от этого. То есть мне не хотелось жить. Мне не хотелось просыпаться, потому что просыпаться было незачем. И я мечтала тихо умереть во сне. (В тайне я обнаруживала в такой смерти дополнительный бонус: мой подлый сын тогда бы понял, на что обрек меня, ссылая сюда! Он убился бы лбом об стену, и ему всю жизнь было бы в чем каяться. По крайней мере, я тогда могла бы быть уверена, что так просто он меня после такой смерти не забудет и моя могилка долго будет ухоженной. Еще бы – сдал мать в дом престарелых, а она на третий день и окочурилась!)

      Надо было что‑то срочно придумать, чтобы не сдохнуть от разочарования и тоски. И спасение явилось…

      ***

      То ли огорчение мое было не столь велико, то ли я с самого начала была не так уж одержима идеей стать Великой Русской Писательницей, но через два дня я встала и с аппетитом позавтракала. Тем более