Воспоминания случайного железнодорожника. Сергей Данилович Ишутин

на шесть классов (два первых, два вторых, два третьих), то занятия проходили в три смены: первая – с 8 часов до 12, вторая – с 12 до 16 и третья – с 16 до 20часов. Четвероклассникам для занятий здесь не было ни места, ни времени, поэтому они должны были идти за полтора- два километра в единственную в то время Хорскую среднюю школу. "Идти" потому, что автобусов тогда никаких не было. Кстати, ходили пешком в эту школу не только проживающие в поселке Хор, но и из соседних сел Дрофа и Кондратьевка, а также дети железнодорожников с соседней станции Хака. Позже для “соседей” был открыт при этой школе интернат в расположенном рядом бывшем госпитале для японских и корейских военнопленных. Разумеется, это "открытие" состоялось после того, как все, оставшиеся в живых пленные, были отправлены домой, и госпиталь оказался свободным. (Почему «оставшиеся в живых»? Да потому, что рядом с посёлком за кирпичным заводом в послевоенное время выросло большое японское кладбище).

      Первой моей учительницей была Анна Константиновна Серебрякова. Та самая, которая дружила с моей старшей сестрой, и которая приняла "активное" участие в моем оформлении учеником 1 класса. Тетрадей тогда было очень мало, поэтому нам выдали их всего по две штуки (сейчас точно не помню: на полгода или только на одну четверть), одна в косую линейку (для письма), другая в клетку (для арифметики). Писали в тетради мы крайне редко. А т.к. тогда не было и учебников (первое полугодие я проучился без единого учебника), то учился я плохо. Домашнее задание надо было выполнять либо между строчек на старых газетах, которых было тоже "не густо", или в ненужных книгах. Но самая главная причина, которая вызвала у меня быстрое исчезновение желания учиться, это то, что в школу надо было ходить к 8 часам утра, стало быть – и рано вставать. В общем, я расхотел учиться. Но мать каждое утро терпеливо и долго будила меня и отправляла в школу, не смотря на мое сопротивление. При этом она приговаривала: "Я тебя в школу не посылала. Сам записался. Теперь ходи".

      Учебников не было не только у меня. Потрепанный довоенный букварь был один на всю нашу улицу. Приходилось просить его на полчаса. У меня была отличная зрительная память, с помощью которой я быстро запоминал все, что хотели от меня старшие. Так же я отвечал и в школе. Попадался я только тогда, когда учительница заставляла меня читать не с начала текста, а где-нибудь с середины.

      В любимой и дорогой для меня тетради "для письма" на одной странице бывало по 4 двойки. И я гордился этим, т.к. у соседки по парте на той же странице было 5 двоек. Значит, я учился лучше. И еще с того времени мне запомнилось, как все-таки приятно было писать между строчек на "Конституции СССР", которую в том 1946 г отпечатали огромным тиражом и выдали каждой семье. Была она и у нас. Бумага там была “лащеная”, как тогда говорили, и перо не цеплялось. Сейчас такую бумагу нам поставляет Финляндия. В той Конституции, как потом я узнаю, были записаны гарантии свободы слова и совести. Как это ни странно сейчас звучит.

      За первую четверть я принес домой следующие оценки: