Стальная волчица. Nasty Rey

самого Станислава Борисовича Плюшки. Я еще удивился, чего ты комнату не снимешь? У него же не жена, а золото. Не дети, а гении. Не работа, а песня. Не хоромы, а дворец. Вот и спрашивается, зачем ему падчерица с облезлым котом? Потом узнал, что дом твой спалили, нашли и приютили. Боб с Тедом, да ребята о тебе легенды складывают. Говорят, что ты как-то с криминалом связана. Я не верю. Хотя, ты так себя ведешь, будто и вправду знаешь куда бить, как красть, да с ружьем обращаться.

      –Не может быть! Я действительно так себя веду? – разыгрывая тупицу, спрашиваю. Он смеется.

      –Д-да!

      Его ответ искренен, я чувствую это. Но не хочу заканчивать беседу. Пусть промокну, зато не сгорю от стыда под осуждающими взглядами изысканного общества. Как я объясню им отсутствие подарка? Как смогу разыгрывать девушку Эдварда, толком ничего не понимая в этикете. Разумеется, манерам поведения за столом я обучена. Речь толкнуть тоже сумею. А вот остальное, извините, не в моей компетенции. Точнее в моей, но по иному жанру. К тому же, я ведь совсем его не знаю. Спроси меня, чем он увлекается в свободное от учебы, тренировок и матчей время, едва ли отвечу.

      –Если честно, я думал, что ты не согласишься…

      –…а я и не соглашалась, если помнишь.

      –Да, нет, я не об этом. Я про то, как могла бы пойти твоя жизнь, не живи ты с этим дядькой и его семейством – последнее слова пропитано неприязнью.

      Я тупо смотрю на него. Его лицо непроницаемо. Его черные с проблеском меди волосы слиплись от капель дождевых струй. Джинсы намокли хуже рубашки. А он стоит, смотрит на ночное небо, и бровью не ведёт. Такое впечатление, словно дождя нет и в помине.

      Как то даже нелепо получается. Я тоже промокла. Мои туфли доверху залиты водой. С волос градом текут струи. А я, как и он, просто не обращаю внимания на переменчивость погоды. Но я хоть привыкшая, а он простуду схватить может.

      –Что ты делала после пожара? – внезапно спрашивает он.

      –Болталась по подъездам ближайших домов, прося пропитания как вшивая собака – отвечаю слишком уверенно, гадко, нарочито спокойно.

      Бейн настораживается. Он несколько минут изучает меня взглядом, затем подходит. Берет мою исписанную едва заметными белыми пятнами руку и нежно поглаживает. Я продолжаю смотреть не видящим взглядом. Мои мысли далеко, в прошлом.

      –Сколько дней это было?

      –Пять лет – холодно резко отвечаю. Он напрягается еще сильнее. Теперь я могу видеть его бицепсы.

      –Почему ты не пошла к маме? – спрашивает так просто, словно решение вопроса было очевидно всегда.

      Я вздыхаю. Как ему объяснить, что идти к ней для меня было подобно смерти. Даже если бы меня сдали в детдом, и то было б проще. Но мать, с которой ты не виделся больше восьми лет, с которой, не говорил столько времени. Где ее искать? Что сказать если найду? Как оправдать папу? Как объяснить поджог? Да и вообще, на что жить все это время? А потом, как убедить оставить меня, родную дочь? Скорее всего, при других обстоятельствах возвращение блудной дочери, могло быть праздником. Но не в моем случае. Случае, двенадцатилетней девчонки оставшейся без отца, без