Девушка сбитого летчика. Инна Бачинская

же синильная кислота!

      – Ага. Я не пила. А потом вызвала Волика и… вот. Самое ужасное, что ее стошнило на ковер. Бр-р-р! Волик очень извинялся. Можно, я у тебя останусь?

      – Оставайся. А водка зачем?

      – От стресса. Целый рабочий день она крутила мне… – Баська оглядывается на Веню и заканчивает: – …голову. Представляешь? Спрашивала о тебе, между прочим, рвалась, но я не пустила.

      – Спасибо.

      – Будешь должна. Наливай!

      Мы выпили. Закусили крохотными прошлогодними огурчиками. Подарок Владика, маринад по собственному рецепту. Он кладет в него хрен. С непривычки глаза лезут на лоб.

      – Крепкий, зараза! – выдыхает Баська и шмыгает носом. – А по виду не скажешь!

      – В смысле?

      – Да огурец! На вид – божий одуванчик, а продирает!

      – Божий одуванчик? – Я присматриваюсь к Баське.

      – Да этот твой Владик! – кричит она. – С его внешними данными ему только блинчики с повидлом стряпать, а тут такое зверство!

      – Ты его еще не знаешь, – говорю. – Владик… это гигант общепита!

      – Ага. А как твоя крыса?

      – Нормально. Всегда со мной.

      – А твой котяра… Филипп?

      – В смысле?

      – Ну… что он, когда она?..

      – Ты серьезно? – Я смотрю на Баську. Она отвечает несфокусированным взглядом. – Это же умозрительная крыса! Он ее не видит! Ее никто не видит, кроме меня!

      – А-а-а… Ну, тогда… в смысле… ага…

      – Ты тоже пила тетипашину наливку? – спрашиваю подозрительно.

      – Я? – Баська пытается вспомнить. – Это… – Она трет ладонью лоб. – Кто? Что-то… я… мне… ой, плывет! Бедный Воланд… – Она хихикает. – Ой!

      Я мчусь за тазом. Стаскиваю с антресолей, роняя на пол разное барахло. Хорошо, что не выбросила. Баська лежит на животе, одна рука касается пола, лицо в щели между подушкой и спинкой дивана. Меня обдает ужасом – умерла! Я с грохотом роняю таз и падаю на колени перед Баськой. Хватаю ее руку, трясу за плечо. Она что-то бормочет. Жива!

      «Да что же это такое! – думаю беспомощно. – С чего ей умирать! Очнись, мать! (Это себе.) Совсем сбрендила?»

      – Тетя умерла? – спрашивает Веня. С Филиппом на руках он тихо стоит на пороге. На морде Филиппа обреченное выражение, лапы повисли.

      – Тетя спит! – говорю я твердо, отпуская ее безвольную руку. Рука ударяется об пол.

      – А таз зачем? – Вот настырный ребенок!

      – Стирать буду, – говорю. – Носовые платочки.

      – Папа сказал, чтобы я пил молоко. У тебя какое варенье?

      А черт его знает, какое у меня варенье! Я его не ем. Стоит в буфете какое-то – кстати, прошлогодний подарок Владика.

      – Идем посмотрим. – Я беру его за руку, и мы идем в кухню. – Вот! – Я ставлю на стол банку с вареньем. На банке никаких опознавательных знаков. На крышке – закорючка, тайный масонский код. – Твой папа варил.

      – Папа? – Веня на миг задумывается. – Тогда это вишневое без косточек. Давай молоко!

      Никак смена растет. Он опускает Филиппа на пол, и тот немедленно удирает…

      …Веня спит на кресле-кровати.