Путь длиной в сто шагов. Ричард Мораис

друзьями Абхидхи в их ист-эндской квартире, я пошел в подвал к Дипаку. Там были две английские девушки-хохотушки, утопавшие в мягких креслах, как пухленькие маленькие персики. Дипак представил меня Энджи, миниатюрной толстушке со вздернутым носом. На голове у нее было что-то вроде вороньего гнезда, заколотого на макушке шпильками. На ней была надета блестящая черная мини-юбка, и она сидела развалившись, так что я то и дело видел ее голубые хлопковые трусики. Ее пухлые белые ноги то раздвигались, то сдвигались, задевая мое колено.

      Не знаю, сколько мы болтали, а потом, когда я передал Энджи косяк, она положила ладонь на мою ногу и провела пальцами с полуоблезшим лаком по шву джинсов, и мой член сразу встал как кол. Не прошло и минуты, как мы принялись обжиматься и целоваться взасос. Ну, не буду вдаваться в подробности, но мы в итоге пошли к ней – родители Энджи уехали на выходные – и два дня провели в постели.

      На вечеринку Абхидхи я так и не пошел. Я даже не позвонил предупредить, просто не пришел, и все. Через несколько дней, терзаемый угрызениями совести, я все-таки позвонил ей, и еще раз, и еще. Когда наконец Абхидха подошла к телефону, чтобы выслушать мои униженные объяснения, она была, по своему обыкновению, мила.

      – Ничего страшного, Гассан, – сказала она. – Это не конец света. Я большая девочка. Но думаю, что тебе стоит найти себе ровесницу, ты согласен?

      Так с тех пор у меня и повелось с женщинами: как только отношения наши грозили стать близкими, я отдалялся. Трудно признать, но моя сестра Мехтаб, которая занимается счетами моего ресторана и ведет мой дом, оказалась единственной женщиной, с которой я когда-либо поддерживал достаточно длительные отношения. Она настаивает на том, что моя эмоциональная жизнь замерла – по крайней мере, та ее часть, что связана с женщинами, – тогда, когда погибла мама.

      Может быть, это и так. Но, не связанный женой и детьми, я смог провести свою жизнь в горячих объятиях кухни.

      Однако вернемся к остальным членам семьи Хаджи, которым было не лучше, чем мне. Вначале мы не подозревали, что что-то пошло не так, когда бабушка стала петь старые гуджаратские песни и забывать наши имена. Однако затем она помешалась на своих зубах, растягивала губы и заставляла нас, детей, осматривать ее больные десны, гниющие и кровоточащие остатки зубов, при виде которых нас тошнило. И я навсегда запомнил тот ужасный вечер, когда пришел домой и, открыв дверь, увидел бабушку, у которой случился приступ недержания, когда она шла вверх по лестнице. Она шла, а ручеек мочи бежал по ее ноге.

      Первым, кто сообщил нам о бабушкином слабоумии, был наш лондонский кузен, изрядно нас раздражавший. Каждый раз, когда он заходил к нам в «генеральскую дыру» и начинал вышагивать по комнате с важным видом, читая нам лекции о макроэкономике и денежной массе, крошечная бабушка тихо пробиралась на его сторону комнаты, а потом вдруг, на середине предложения, он взвизгивал от боли и в ярости оборачивался к крошечной фигурке, кравшейся у него за спиной. Вид его индийской