через забор в Бауманском. Я был весел, молод, передо мной маячил мой «Оскар» и я на всех крыльях несся к нему. Обычно ребята уже сидели на скамейках, прикрывали голову газетами и модными журналами (которые таскала с собой Светка в сумочке), щурились на солнце. Режиссер обычно жрала пироженые как не в себя, и я её за это любил. Хотя разносило её не сильно, могло бы и побольше. Просто нервничала. Жрала и нервничала. Нервничала и жрала. Всё, как мы любим. Так вот, я достаточно элегантно уступал место старушкам в метро. У меня почти не было отдышки когда я ускорялся, прыгая по эскалатору. Почти не задыхался, пока бежал от метро к Бауманскому парку, ибо было под горку. Но когда я уже приближался к моей цели, к сцене, я начинал дышать через раз и обливаться потом. Ребята это видели, кто то ржал, кто то шутил, кто то тактично молчал. И только одна, Великолепная Рыжая, говорила: «На водички» и протягивала свою бутылку воды, и, о чудо, вода была, как ни странно, холодной! «Придурок, ты влюбился!», – скажет внимательный читатель и я не стану возражать. Я втрескался так внезапно, что лучики моего сердца не успели даже понять, что они угодили в капкан. Бабочки в животе, вы говорите? Я порхал весь. Я был одной стокилограммовой огромной бабочкой. Я носился по сцене так, что думал, что старая деревянная сцена Бауманского парка, видавшая духовые коллективы разной степени унылости, однажды скажет:«Я устала, я ухожу», и просто рухнет подо мной. И тогда эта Рыжая больше никогда не посмотрит в мою сторону. А она и не смотрела! И не смотрела! Что ты, пытливый читатель, жрущий печеньки сейчас на диване, ты, который влюблялся 300 лет назад, хлебнул боли и сейчас под страхом смерти боишься, до ужаса боишься почувствовать нечто подобное и заочно, заранее осуждаешь меня? Я же говорю: стоял жаркий летний день, я бежал из офисного ада, потный, усталый, меня немного коснулось пекло метро(хотя вру, много), потом жара усилилась, а я все бежал, и нигде не было даже тенька. А. она.дала.мне.холодной. воды. Точка, читатель. ТОЧКА.
Первопричина того, что мы репетировали в Бауманском – это то, что у нас не было денег за аренду помещения летом, а наше зимнее место репетиций перекупил у ДК какой то магазин. Мы были нищебродами, да, читатель, но талантливыми нищебродами. Мы назывались непрофессиональным театром и выступали, где придётся. Конечно, все мы мечтали о признании на каком-нибудь крутом фестивале. Это была последняя мечта замученных клерков, коими мы все тогда являлись. Мы были достаточно молоды, что то около 22-26 лет, но уже и достаточно стары, для того, чтобы поступить в театральный ВУЗ. Так мы застряли между юностью и старостью и зависли в этом непонятном состоянии на несколько лет. Тем летом мы познали всю прелесть репетиций в жару на природе. Ты мог начать говорить свой достаточно пафосный монолог и в этот момент в рот могла на полной скорости влететь мушка или тебя мог укусить комар. Или например, оса могла начать летать прямо перед твоим носом. Собака могла начать лаять или писать на столб у сцены, но это еще ничего, гораздо хуже, когда бультерьеры без намордников заходили
