Девушка А. Эбигейл Дин

Матери ничего не стоило меня остановить. На этот раз – во сне – я расслышала, разобрала за стуком собственного сердца: «Беги», – вот что она сказала.

      Далеко, к северу отсюда, для нее уже готовили могилу, орудовали лопатами в теплом, розовом рассвете – чтобы похоронить ее, прежде чем взойдет солнце.

      Она сказала:

      – Беги.

      2. Итан (Мальчик А)

      Итан перезвонил мне прежде, чем умолк будильник. Мой брат уже совершил пробежку по берегу реки и сейчас кормил собаку, жарил яичницу – в общем, на слух его утро казалось идеальным, как рекламный ролик.

      – Ну, рассказывай.

      И я рассказала. Ему понравилось, что в коробке с вещами Матери обнаружилась статья о его работе; Итан попросил меня зачитать ее, чтобы понять, о каком именно проекте идет речь.

      – А, этот… Ну так это ж старый проект.

      – Хорошо, что Times и твои «Трудности прощения» она не увидела.

      Итан промолчал.

      – Так ты какое-то время будешь здесь? – спросил он. – Обязанности исполнителя и все такое.

      – Поработаю в Лондоне эту неделю. Посмотрю, как пойдет. Я думаю, что нам, возможно, придется съездить в дом.

      Я, кажется, даже услышала, как он прокручивает все это в голове – вспоминает наши окна, сад, парадную дверь и остальные двери. Каждую из комнат. Я рушила его утро.

      – Ладно, найдем время. Слушай, а приезжай-ка ты в Оксфорд – побудешь у нас с Аной. По пятницам ходит вечерний поезд. Ты же сто лет в Англию не приезжала. Будет здорово повидаться до свадьбы.

      – Не знаю, надолго ли я смогу остаться, все зависит от работы.

      – А ты скажи им, что у тебя умерла мать. По такому случаю тебе положены какие-то дни.

      Залаяла собака.

      – Черт! – сказал Итан.

      – Я думаю, что смогу.

      – В пятницу. Когда сядешь на поезд – звони.

      Как в самом начале, так и в самом конце – только Итан и я.

      Первыми родились – последними усыновлены.

* * *

      На то, чтобы уладить все формальности, ушло несколько месяцев. О том времени у меня осталось мало воспоминаний, и каждое из них теперь казалось мне утрированным, как будто я взяла чью-то чужую историю и вообразила, что она – обо мне.

* * *

      Когда я очнулась, со дня моего бегства миновало уже несколько дней и несколько операций. Медсестры усадили меня в ванну и принялись мыть. Понемногу проступала кожа – белая; я и забыла, что она такая. Меня отмывали несколько часов, и каждый раз, когда они останавливались, я просила их продолжать: грязь была у меня в ушах, в локтевых сгибах, между пальцами на ногах. Когда они закончили, я ухватилась за ванну и отказалась вставать.

      – Еще не все отмыли.

      Я отчаянно не желала вылезать из воды, из ее тепла. Я чувствовала себя будто в ласковом море Греции, в которую мы с Эви мечтали переехать.

      На лице и плечах у меня вырос тоненький пушок.

      – Это твой организм пытался согреть тебя, – объяснила одна из медсестер в ответ на мой вопрос;