Авось, прорвемся!. Далия Трускиновская

. То есть, имеется крыша с коньками и столбы, ее подпирающие, восемь штук. Все это – из светлого дерева, украшено резьбой и достойно солидного этнографического музея. Под крышей стоят березовые чурбаки, высокие и низкие, на которых можно сидеть человеку всякого роста.

      А вот и человек. Как раз посередке и сидит.

      Вид у него самый что ни на есть уличный. То есть, идешь по улице – и таких мальчишек, от четырнадцати до сорока, встречаешь чаще, чем по законам демографии полагалось бы. Особенно летом.

      На горе как раз лето, и потому человек под крышей одет в майку с картинкой (рок-свинг-поп-рэп-группа со страшными рожами), в джинсы (низ уже совсем обтрепался), обут в кроссовки (никакая не фирма, наидешевейший самодуй). Его длинные русые волосы завязаны хвостиком, и еще у него на голове что-то вроде кожаной кепки козырьком назад. На шее, на темном ремешке, висит металлическая штуковина немногим поболее зажигалки и с невнятной чеканкой. Вид удивительно безалаберный.

      Чурбан, который он для себя выбрал, ему высоковат, и поэтому человек сидит половиной зада и качает в воздухе левой кроссовкой.

      Он ждет. Сразу видно – ждет. Но недолго.

      Вообще-то он мне нравится. У него живая физиономия, склонная скорее к беззаботной улыбке, чем к благопристойной гримасе тягостного размышления. Кроме того, он живет по принципу «одна нога – здесь, другая – там».

      И вот он услышал!..

      Очевидно, услышал шаги. весь подался в сторону звука, на лице отразилась надежда, а потом притухла. Возможно, потому, что это были шаги одного человека.

      И появился из кустов хмурый дядя.

      Бывают такие мужички в полтонны весом, которые от собственной тяжести и силищи даже горбятся. Плечищи у них – вековые утесы, а взгляд говорит определенно и без всяких там экивоков: «Ну, что пристали? Ща как дам!»

      Одет дядя был как-то неуловимо, в зеленовато-серое, но чтоб я сдох, если могу так сразу назвать этот вид одежды! Балахонохламида какая-то, однако то ряд пуговиц блеснет, то пряжка ремня, а то вот галстук за дядей по траве волочится, как будто пытается выползти из штанины, хотя просвета между ногами я не вижу, и, следовательно, этот мрачный тип – не в штанах…

      – Здрав буди! – буркнул этот хламидоносец.

      – И ты.

      Дядя сел на чурбан, отчего чурбан сразу ушел на два вершка в землю. Теперь мне стало ясно, почему одни седалища еще высокие, а другие уже низенькие. Из-за пазухи балахона была добыта пачка сигарет.

      – Здесь-то зачем? – неодобрительно спросил хвостатый человек. – Внизу не накурился?

      Пачка словно вползла в открывшуюся щель, и складки ткани за ней сомкнулись.

      Какое-то время они ждали вместе.

      – Больше никто не придет, – сказал дядя.

      – Авось подойдут.

      Дядя посмотрел на хвостатого, словно бы буркнул: экий ты легкомысленный, все у тебя на авось…

      Они подождали еще малость.

      – Нет, не подойдут. Вдвоем совещаться будем.

      – А если даже и так? – беззаботно отвечал хвостатый оболтус.

      Дядя тяжко вздохнул.

      – Ты как сюда попал?

      – Запросто!

      – Запросто – это как?

      – Ну, шел себе, шел припеваючи, гляжу – а я уже здесь.

      – По сторонам, стало быть, не смотрел?

      – А зачем?

      – А ты посмотри.

      Хвостатый вечный мальчик взобрался на чурбан и, придерживаясь за подпирающий крышу столб, поглядел вниз.

      Присвистнул…

      – Вот то-то и оно, – сказал дядя. – Авось – он Авось и есть. А другим-то сюда и не пробиться.

      – А ты?

      – А я кто пристанет – того и хвачу. И дальше следую.

      – Могуч ты, Кондратий, – со странным неодобрением заметил хвостатый.

      – Ветер у тебя в голове, Авось, – отрубил Кондратий. – Нас со всех сторон обложили, птице не пролететь, а тебе все трын-трава.

      – Нет больше трын-травы, повывели, – ответил Авось, спрыгивая с чурбана. – Мне теперь все по барабану…

      – Ща хвачу, – пообещал Кондратий.

      – Не хватишь.

      – Почему?

      – А потому, что одни мы с тобой и остались… – Авось внезапно затосковал. – И где же все наши? Ведь никого же, Кондраша! Ни души!

      – Ты только теперь до этого додумался?

      – Ну…

      Кондратий покачал головой.

      – Вот то-то и оно, что на тебя, подлеца, положились! А ты перстом о перст ударил? Ты себе слонялся, пивом баловался! А наши все, поди, уж полегли… Мы последние остались, Авосюшка. Панихидку бы по нашим отслужить-то…

      – А если не полегли? Если прячутся где-то? – с надеждой воскликнул Авось. – У стариков, у старушек?

      – Теперь такие старушки пошли – кого хошь перематерят. Станут они наших прятать!

      Некоторое время Кондратий и Авось дулись