Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь. Александр Мазин

припасов. Поделились и с булгарами: экономить не имело смысла. Всё решится этой ночью. Поели, запили церковным вином… Гридни расслабились, задремали. Все, кроме дозорного, конечно.

      Духарев думал о Людомиле. И о Сладиславе. Но о Людомиле – больше. Ведь жена была далеко, а Людомила – почти рядом. Сергею стоило закрыть глаза, и он уже ощущал ее: приникшее тело, мягкие губы, тяжелый тугой узел волос на затылке. Мысль о ней кружила голову, как полный мех напоенного заморскими травами меда, сладкого и пряного, пьянящего одним только запахом. Меда, который можно пить большими глотками, долго, жадно… Пока не опустеет мех. Только этот «мех» никогда не опустеет.

      Сергей чувствовал ее и желал… Просто нестерпимо. Окажись Людомила сейчас рядом – овладел бы ею прямо здесь, в Божьем храме. И это не было бы грехом… Наверное. Наверное, хорошо, что ее здесь нет… И всё-таки…

      – Батька, проснись!

      Зван.

      Духарев сел, встряхнул головой. Вокруг полумрак, но сверху, из высоких узких оконец-прорезей, сочится тусклый свет.

      – Долго я спал?

      – Солнце садится.

      – Ага… А что ромеи?

      – Плохо. Сюда войско подходит. Ихнее.

      – Точно?

      – Сам видел. В основном – конные. Много. Стелищ на семь по дороге растянулись.

      – Пойду гляну, – Духарев поднялся и полез на колокольню.

      Зван не ошибся.

      Это были ромеи. Действительно много. Всадники, пехота, обоз… Словом, войско.

      – Что будем делать, батька?

      Духарев оглядел свою маленькую армию. Пятерых парней, доверивших вождю свою жизнь. Каждый из них присягнул умереть за воеводу. И умрут. Если он велит.

      – Как пленный? – спросил Духарев.

      – Живой пока.

      – Ходить может?

      – Не-а.

      – Тогда вы двое возьмете его и отнесете к ромеям. С вами священник пойдет. Переводить будет. Скажете ромеям… – Духарев задумался. Надолго.

      – Чё сказать-то? – не выдержал кто-то.

      – Скажете: я – воевода киевский Серегей. Я не воюю с императором ромеев. И я готов сдаться, если моим людям сохранят жизнь и не причинят вреда.

      – А тебе, батька?

      – Это всё.

      – Но батька…

      – Всё! Скажете точно, слово в слово. А еще добавите, что говорить я хочу либо с ромейским стратигом, либо с царевичем Борисом. И еще скажете, что я – друг патрикия Калокира, посланника кесаря Никифора Фоки…

      Глава четырнадцатая

      Ромейская честность

      – Ты полагаешь, росс, что это хорошая рекомендация – быть другом изменника Калокира?

      На одутловатом лице патрикия Никифора Эротика – привычная брезгливо-надменная гримаса потомственного аристократа, разговаривающего с варваром.

      Рядом с патрикием – ромейский поп. Попа зовут Филофей. Он – важная шишка, поскольку патрикий обращается с ним как с равным. И, кажется, даже немного заискивает. Оба – и поп, и аристократ, неплохо владеют языком славян, так что переводчика не требуется. Естественно, перевода