Сделай это нежно. Ирэн Роздобудько

посмотрел вверх и заметил их освещенные окна, потом снова обратился к ней:

      – Ты вся дрожишь. Здесь холодно. Пошли ко мне. А там разберемся.

      Она встала с ощущением, что с нее свалилось сто килограммов снега, хотя на дворе было лето, и на негнущихся ногах направилась вслед за Леней.

      На лестничной площадке он постучал в их дверь. Пожал плечами, вздохнул и пропустил ее в свою квартиру.

      Лия вежливо уселась на диван и сложила руки на заледенелых коленях. Леня включил бра и телевизор. Лия подумала, что если бы он включил свет, ей стало бы легче. А почему – не знала…

      По телевизору шел ночной повтор футбольного матча.

      Леня был неразговорчивым, и вообще Лия почувствовала, что она здесь лишняя, что человек, наверное, хочет спать, есть, а ее, Лии, присутствие только мешает ему заниматься своими обычными делами.

      – Согрелась? – спросил Леня и потер ей плечи своими огромными ладонями. – Растереть тебя?

      – Спасибо, мне уже совсем не холодно. Спасибо.

      Она знала, что если она будет держаться вежливо и по-взрослому, он, может, больше не будет к ней прикасаться.

      Леня засопел.

      Лия поняла, что если бы она согласилась, чтобы он растер ее, то он не сопел бы так громко и недовольно.

      Потом она уже не знала, где лучше сидеть – здесь или в ночном дворе. По крайней мере, во дворе она бы не чувствовала такого неудобства, как здесь, – вдавленная в спинку кровати, в позе, которую боялась изменить даже легким движением, чтобы не привлечь к себе внимания. Там она хотела стать собакой, здесь – тараканом или мышкой, чтобы забиться под кровать.

      Леня досмотрел матч.

      И пошел на лестничную площадку.

      И оттуда – наконец-то! – Лия услышала папин голос.

      Правда, сначала забасил Леня, за что-то выговаривая папе, и она зажала уши руками.

      Потом Леня вернулся и сказал:

      – Иди, он очнулся.

      И Лия шмыгнула за дверь.

      Папа, опустив глаза, стоял на пороге.

      Лия молча завела в квартиру велосипед и, не включая света, направилась в свою комнату.

      Как была – в одежде, с нечищеными зубами и грязными коленками, улеглась под одеяло, накрыла голову подушкой и замерла.

      Пусть думает, что она спит…

      Пусть думает.

      Но он так не думал!

      Щелкнул выключатель, папины руки начали отрывать от ее лица подушку, и наконец ему это удалось.

      – Лапа, – сказал папа, – лапа, прости…

      И поцеловал ее мокрую, отнятую от глаз, руку.

      Это была худший, самый страшный момент за весь день. Ведь Лия могла выдержать все – гастроном, троллейбус, обратную дорогу с остановками возле деревьев, кровь в сандалиях, сочувственные взгляды соседок, ночное сидение на скамье, холод, голод, жажду, прикосновение потных Лениных ладоней…

      Она давно привыкла быть сильной. Но единственное, что могло выбить ее из этого