Человек, который плакал от смеха. Фредерик Бегбедер

четверти шесть.

      – Ну, поскольку обозрения у меня не было, я нашел статью в серьезной газете Le Figaro Madame. Очень серьезная газета.

      – О да! – подает реплику Натан, педалируя иронию.

      – …ну так вот, я проглядел статью в такси. Называется она «Реванш сов», а написала ее Валери де Сен-Пьер. В тексте есть цитата из одной работы Лондонской школы экономики: «…ночные птицы умнее зябликов».

      – Сильное заявление, ничего не скажешь… – откликается уязвленный Натан – он лет пять не был в ночном клубе.

      Я продолжаю страдать с высокомерным отчаянием, и в моем расстройстве есть нечто сладостное, как во всех отринутых великих прожектах.

      – В другом исследовании, Чикагского университета, утверждается, что «совы» более дерзки, готовы рисковать, а «жаворонки» психоригидны.

      – Ну, спасибо… – бурчит Антонен.

      Я ухитрился обидеть всех, хотя совсем этого не хотел, а лишь пытался поставить опыт: привнести лакуны, естественность, живость в налаженный ход утренней юмористики. Я хотел доказать, что можно отрешиться от вечного обозрения, прочитанного на всех парах, но результат вышел прямо противоположный. Не исключено, что, цитируя научные опусы о достоинствах «сов» и недостатках «жаворонков», я неосознанно пытался оправдать свои лунатизм и праздность… поскольку вокруг меня собрались одни трудяги-«жаворонки», которым осточертели поучения гуляки. Миллионам французов, вставшим на заре, чтобы послушать измышления лентяя, это наверняка тоже остоеденило.

      – Закончим на этом? – спрашивает Натан.

      – Как!!! Вам не интересно?! – Я изображаю удивление, и он целых девяносто секунд уничтожает меня взглядом.

      – Ну…

      – Простите, дорогие слушатели! – молит Лора.

      – Это было последнее обозрение Октава Паранго! – кричит Натан, вызвав общий смех.

      Взгляд у него такой же «нежный», как у моей дочери, когда она солит слизня.

      Кажется, меня засасывает в черную дыру.

      Меня уволили в прямом эфире. Обильно потею, краснею, снимаю очки, чтобы вытереть нос, спрашиваю себя, что я здесь делаю. Судя по всему, этим же вопросом задаются люди, сидящие за столом в студии, в кабинетах Красного дома и в самых высоких сферах французской нации.

      – Он самоубился в прямом эфире! – насмехается Лора.

      А я произношу последнюю остроту бывшего «самого-самого юмориста Франции»:

      – Если бы никто не ходил на работу, не было бы топливной проблемы.

      Это анархистский намек на беспрецедентные протесты общественности, спровоцированные повышением налога на топливо. Коллеги награждают меня изумленными взглядами и молча покидают студию. Один Антонен пытается утешить.

      – Что это было, чувак? Ты совсем рехнулся? Нужно всегда иметь при себе текст на бумаге, всегда! Нельзя приходить на эфир с пустыми руками!

      Я знаю, он переживает вполне по-приятельски, но попадает пальцем в небо. Я не рехнулся, я жаждал этой катастрофы. Шатаясь, иду к столу, где оставил свое синее пальто. Никто не обращает на меня внимания. Бреду к лифту в мертвой тишине, понимая,