Тропы песен. Брюс Чатвин

а когда он умирает, все это снова возвращается к земле. «Родной край» человека, пускай даже это полоска пустоши, заросшая спинифексом, уже сама по себе святыня, которая должна оставаться неповрежденной.

      – В смысле – не поврежденной шоссе, разработками, железными дорогами?

      – Поранить землю, – отвечал он с серьезным видом, – значит поранить себя самого, а если землю ранят другие, то они ранят тебя. Земля должна оставаться нетронутой, какой она была во Время Сновидений, когда Предки создавали мир своим пением.

      – Похожее прозрение, – заметил я, – было и у Рильке. Он тоже говорил, что песнь есть существование.

      – Знаю, – сказал Аркадий, подперев подбородок руками. – В «Третьем сонете к Орфею».

      Аборигены, продолжал он, – это люди, которые ступают по земле легкой поступью; и чем меньше они у нее забирают, тем меньше они должны отдавать ей взамен. Они никогда не могли взять в толк, отчего миссионеры запрещают их невинные жертвоприношения. Они же никого не убивают – ни животных, ни людей. Они просто благодарят землю и в знак этой благодарности надрезают себе вены на предплечьях и дают капелькам крови пролиться на землю.

      – Не такая уж тяжкая цена, – заметил Аркадий. – Войны ХХ века – вот цена, которую нам пришлось платить за то, что взяли слишком много.

      – Понятно, – неуверенно кивнул я, – но нельзя ли нам вернуться к Песенным Тропам?

      – Можно.

      Я отправился в Австралию для того, чтобы попытаться самому – а не из чужих книжек – узнать, что такое Тропы Песен и как они «работают». Ясно было, что мне не добраться до самой сути дела, да я и не стремился к этому. Я спросил у приятельницы из Аделаиды, не знает ли она какого-нибудь эксперта по этому вопросу. Она дала мне телефон Аркадия.

      – Ты не против, если я буду записывать? – спросил я.

      – Валяй.

      Я вытащил из кармана черный блокнот в клеенчатой обложке с эластичной лентой, удерживающей страницы вместе.

      – Симпатичный блокнотик, – заметил Аркадий.

      – Раньше я покупал их в Париже, – сказал я. – Но теперь там таких уже не делают.

      – В Париже? – повторил он, приподняв бровь, как будто никогда в жизни не слышал ничего более претенциозного.

      Потом подмигнул и продолжил рассказывать.

      Чтобы разобраться в представлениях о Времени Сновидений, говорил он, нужно понять, что это как бы аборигенский аналог первых двух глав Книги Бытия – с одним только важным отличием.

      В Книге Бытия Бог сначала сотворил «зверей земных», а потом из глины вылепил праотца Адама. Здесь же, в Австралии, Предки сами себя создали из глины, и их были сотни и тысячи – по одному для каждого вида тотема.

      – Так что, когда австралиец говорит тебе: «У меня Сновидение Валлаби», он хочет сказать: «Мой тотем – Валлаби. Я принадлежу к роду Валлаби».

      – Значит, Сновидение – это эмблема рода? Значок, позволяющий отличать «своих» от «чужих»? «Свою землю» от «чужой земли»?

      – Да, но не только, – сказал Аркадий.

      Каждый