Сказка для Агаты. Елена Усачева

заляпаны. О чем с тобой говорить – непонятно.

      – О погоде! – выкрикнул Волков.

      – Если только о погоде… – Дарья Викторовна пошла к столу.

      Агата чувствовала, как от ярости у нее шевелится челюсть, но слов не было.

      Надо уходить.

      Но она стояла. Смотрела ненавидящими глазами на учительницу и не двигалась.

      – Неправда! – через силу произнесла она. – Все я могу!

      – Можешь – ответь, реши, расскажи! Где оно – твое «могу»? Выходи!

      Агата сделала шаг из-за парты. Она не помнила, что они проходят, какая тема. Перед глазами вдруг всплыла страница тетради, исписанная ровным почерком отличника. Она глянула на уравнение, на притихший класс и, соря мелом, стала быстро писать. Пока писала, вспомнила, что когда-то ее хвалили за хорошую зрительную память. И пожалела, что повелась на слова учительницы. Надо было послать все к черту и уйти. Проявила любопытство, пришла в школу…

      – Хорошо, садись, – все тем же ровным голосом произнесла Дарья Викторовна. – Ну, а вы чего смотрите? Открыли тетради. Пишем!

      Ощущения триумфа не было. Где-то был подвох, но она не могла его нащупать.

      – А ты чего, правда голову не моешь? – подплыл к ее парте Васек Трубач.

      – Да пошел ты! – фыркнула Агата, отворачиваясь. Вот далась им ее голова.

      – Круто! А я думал, у тебя такая укладка. Типа, прическа.

      – Типа, пошел вон!

      Она толкнула парту, роняя ее на Васька.

      – Чеши отсюда!

      Васек смотрел весело. И даже не на нее, а на ее голову, чем взбесил окончательно. Парту поймал. Осторожно поставил обратно. И пошел. Уверенно так. Рубашка сзади у него была мятая.

      – Смолова! Ну чего ты тут разлеглась! – демонстративно громко произнес он, склоняясь над сидящей на корточках маленькой Анечкой, рассыпавшей свой пенал. – Давай помогу.

      От неожиданности Смолова грохнулась на колени. Все остальные без задержек плыли на перемену.

      После первого урока раздражение школы как рукой сняло. Все сразу успокоились, перешептывания прекратились, учительская переписка стала вызывать скуку. Уроки текли своим чередом. К последнему Агата устала разрисовывать тетрадку. На ум постоянно приходили монстры с копьями в руках. Народ вокруг тоскливо учился. Раньше ей это почему-то было интересно. А сейчас казалось слишком легким и ненужным. Посмотреть на Дарью Викторовну – так та вообще ничего, кроме своей алгебры, и не знает. Твердит все: «Читайте, читайте». А сама, наверное, книжку и не открывает. Ну, читала Агата, и что? Как-то пыталась обсудить с мамой Набокова, но та отмахнулась. А увидев у нее книгу Прилепина, в ужасе отобрала. Кричала, что это мерзость и пакость. Врала, как всегда. Все взрослые врут. Особенно когда начинают петь песни о пользе учения.

      – Художник? – Трубач бухнулся на стул рядом. Он слегка пухловат, у него мягкие ладони и большие карие глаза. А еще он громко говорит.

      – Маляр. – Агата лениво скомкала листок.

      – После тренировки я к тебе заскочу?

      – На Коньке-Горбунке?

      – Чего?

      – Послушай, Трубач,