Одиночество вместе. Дмитрий Андреевич Варюшенков

дело, во всяком случае в России, тем более в Петербурге.

      И тогда Лидия Сергеевна сделала решительный шаг. Она сказала Андрею собираться в Берлин, в Университет Гумбольдта, а Петру Ивановичу – готовить на это деньги. «Надо… – говорила она, – …дать ребенку шанс устроиться в жизни, получить то, чего мы были лишены». Ладно, надо так надо, Петр Иванович не противился, зная, что когда Лидия Сергеевна чего-то хочет, то лучше как можно быстрее дать ей это. Андрей с удовольствием поехал, воодушевленный возможностью прошвырнуться до Европы, и может быть, даже осесть в ней. Через три недели он вернулся назад – разумеется, его не взяли.

      «Ничего, поедешь в Австрию», – не растерялась Лидия Сергеевна. У Петра Ивановича глаза на лоб полезли. Он и без того оплакивал безвозвратную потерю тысячи евро, потраченных на Берлин, теперь же впал в отчаяние. Поездка Андрея в Австрию означала только одно: опять бесконечные дни, месяцы, проведенные на нелюбимой работе ради денег, будут отданы непутевому сыну, этому трутню; опять – выкинутые в пропасть тысячи евро, которые Петр Иванович так старательно, рубль к рублю, откладывал на старость, чтобы однажды со спокойной душой послать всех к чертям собачьим и мирно дожить век вместе со своей строптивой супругой, тратя сбереженное в свое удовольствие.

      Петр Иванович никогда ни с кем не делился переживаниями, копил их внутри самого себя. Смолчал он и в этот раз, но больше не мог относиться к Андрею иначе как с глубочайшим презрением, особенно после того, как Андрей и из Австрии, как прежде из Берлина, вернулся несолоно хлебавши. Несмотря на то что Петр Иванович злился из-за потерянных денег, в глубине души он был рад, что Андрей никуда не поступил, избавив тем самым Петра Ивановича от необходимости годами содержать его за границей, так как толка там все равно никакого не вышло бы.

      Вернувшись из Европы, полностью разочарованный в том, чему он посвятил столько времени и сил, обиженный на то, что его нарочно заставили заниматься тем, что в итоге привело к краху и перечеркнуло его судьбу, Андрей положил перед родителями диплом того русского несчастного гуманитарного вуза, который ему все же удалось окончить, и заявил, что отныне не желает тратить жизнь на то, что ему противно. На это ничего нельзя было возразить. Отчасти он был прав. Дорого обошелся им их эксперимент. Петр Иванович понимал, что в том, что сын не смог найти себя, виноваты и он, и его жена. Он – потому что никогда не занимался воспитанием, предпочитая платить, она – потому, что заставила делать Андрея совсем не то, о чем тот мечтал. Надо было позволить ему заниматься медициной.

      Андрей ушел в загул. Он больше не читал умных книг и не слушал классической музыки, не ходил в музеи и театры. Обзаведясь друзьями-тусовщиками, он целый год пропадал в ночных клубах, тренажерных залах, пробавлялся случайными заработками, жил одним днем. Он заявлял, что вот она – настоящая, не книжная, жизнь, которой он раньше не знал и которая отныне для него эталонная. Тем не менее, когда Лидии Сергеевне досталась по