Санчо-Пансо для Дон-Кихота Полярного. Анна Ткач

Скажите, дорогие товарищи потомки, у вас ведь так?.. Что ж вы молчите?

      Ну не отвечайте, мне ждать некогда. Очень, очень некогда!

      – Ты далеко?.. – поинтересовался Колчак, легкомысленно крутя свежеуколотой кистью – вот вы можете мне объяснить, почему инфузия в тыльную сторону ладони ему нравится больше, чем в локтевой сгиб?.. Это у него положительный рефлекс на место первого вливания, по секрету… Могу зазнаваться – у меня перед носом. Пальцами еще шевелит, чтобы закровило.

      – Далеко?.. К пациенту?

      Ну все знает, посмотрите на него.

      – Ой, куда же еще идти бедному еврею, как не на дежу..– завел я жалобно глаза в потолок. Между прочим, требующий ремонта! И когда начнем, надо у Анисименкова спросить!

      – Самуил, – прервал меня Колчак не повышая голоса, но вмиг меня заткнул – "куда" говорить плохая примета, заруби на своем курносом нееврейском носу… – Нет, ну вы видали православного? Им вроде в приметы верить грех… Ой, думать потише надо, а то услышит и отругает! – Держу кулак за тебя, братишка. И за ребенка… Чтоб ночь после операции была спокойной…

      И как ткнет меня под ребра своим адмиральским кулаком!

      Крякнул я, осчастливленный.

      Ничего, вроде не совсем уж слабенький…

      А что знает обо всем – так это правильно… Я всегда говорил: нет человека более осведомленного, чем арестант. Особенно – арестант в одиночной камере.

      Глава 5

      Размахался, – потираю преувеличенно место, удостоенное высокопревосходительской длани – после вливания. Вот вена кровью засочится, и будет у тебя, Александр Васильевич, на руке такой синячище, словно ты не адмирал, а одесский босявка, побей меня кицкины лапки.

      – Те-те-те, что-то ты о моей целостности печешься, не ровен час – снова высокая большевистская комиссия в тюрьму с визитом припожалует… – озабоченно поцокал Колчак языком – уж и видеть не желаешь, как руками у меня шевелить получается, ай-ай-ай. Я-то для тебя стараюсь…

      Катастрофическое выражение моей рожи при слове "комиссия" немедленно вызвало у него раскаяние – не пересолил ли с шуточкой – и он осторожно улыбнулся мне своей невероятной улыбкой, сконфуженной и довольной одновременно. Я только застенчиво шмыгнул, вздыхая. Ой, сейчас перекрещусь всеми конечностями, если поможет… А то ведь и впрямь комиссия…

      Это, товарищи, была та еще история!

      Ввалились вчера с апломбом к адмиралу три представителя Сиббюро… Ну, и нас троих прихватили для представительности: Блядь… Пардону прошу, Линдера от тюремной администрации, Алексан Александрыча от ревкома, и меня, грешного – от чекистов. Набились в камеру как шпроты! Сарафанное радио сработало четко: Колчак лежит на подушках и под одеялом умытый, причесанный, побритый, постельное белье только-только ему сменили, лавандой пахнет пополам с жавелем, да оно еще и батистовое и с вышивкой ришелье – замечательно со стенами в облезлой сажевой краске гармонирует. И надписи на стенах, процарапанные до кирпичей, перед его приездом скоблили-скоблили,