Моя борьба. Книга третья. Детство. Карл Уве Кнаусгор

лежал, закрыв ладонями уши и зажмурив глаза, стараясь думать, что ничего не происходит. Только темнота и собственное шумное дыхание.

      Но тут же, почувствовав свою беспомощность, я вскочил на колени и стал смотреть в окно, где все было залито светом, крыши домов блестели под солнцем, а окна сверкали в его лучах.

      Внизу открылась и захлопнулась дверь.

      В паническом страхе я оглянулся назад. Встал, подвинул к письменному столу стул и сел.

      Шаги по лестнице. Поступь тяжелая. Это он.

      Я не усидел спиной к двери и снова встал, пересел на кровать.

      Он распахнул дверь. Вошел в комнату, остановился у порога и посмотрел на меня.

      Глаза его сузились, губы были сжаты.

      – Ты что тут делаешь, малый? – спросил он.

      – Ничего, – сказал я, опустив голову.

      – Смотри на меня, когда говоришь со мной! – сказал он.

      Я поднял глаза, посмотрел на него, но не выдержал и снова опустил голову.

      – Ты что, оглох? – спросил он. – Смотри на меня!

      Я посмотрел на него. Но заглянуть в глаза не посмел.

      В три шага он вдруг подошел ко мне, схватил за ухо и стал крутить, одновременно поднимая меня с кровати.

      – Разве я разрешал тебе включать телевизор? – сказал он.

      Я только всхлипнул и ничего не ответил.

      – ЧТО Я ТЕБЕ СКАЗАЛ? – повторил он, еще сильнее закручивая ухо.

      – Что м… м… м… мне не… нельзя его включать, – сказал я.

      Он отпустил ухо, схватил меня за плечи и потряс.

      Его пальцы так и впились в мои плечи.

      – СЕЙЧАС ЖЕ ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! – закричал он.

      Я поднял голову. Слезы так заволокли мне глаза, что я его почти не видел.

      Его пальцы еще сильнее впились в мои плечи.

      – Ведь говорил я тебе, чтобы ты не подходил к телевизору? Говорил же? Говорил я тебе или нет? Теперь нам придется покупать новый, а откуда взять на это деньги? Ты можешь это сказать?

      – Не-е-е-т! – сквозь всхлипы ответил я.

      Он отшвырнул меня на кровать.

      – Будешь сидеть в своей комнате, пока я не разрешу выходить. Понял?

      – Да, – сказал я.

      – На сегодня ты оставлен без прогулки. И на завтра тоже.

      – Да.

      С этим он ушел. Я так плакал, что не расслышал, куда он направился. Я дышал толчками, будто каждый вздох преодолевал крутую ступеньку. Грудь ходила ходуном, руки тряслись. Я лежал и плакал, наверное, минут двадцать. Затем понемногу утих. Тогда я встал на коленки в кровати и посмотрел в окно. Ноги все еще дрожали, и руки дрожали, но я почувствовал, что дрожь постепенно проходит, словно наступило затишье после шторма.

* * *

      Из окна мне виден был дом соседа Престбакму и передняя половина его сада, который граничил с нашим, дом Густавсенов и передняя половина их сада, немножко – дом Карлсенов и немножко – дом Кристенсенов на вершине горы. Дорогу я видел до того места, где стояли почтовые ящики. Солнце, как будто раздавшееся к вечеру в ширину, стояло на небе над покрытым лесом холмом. Воздух словно бы замер, кусты и деревья стояли не шелохнувшись. Здешние жители никогда не устраивались