Багатель. Татьяна Викторовна Шапошникова

пятого этажа, которая когда-то, в юности, сделала аборт, а потом, так и не устроив свою жизнь, каждый вечер проклинала Создателя с бутылкой в руке и каждой ночью, воя, опускалась в преисподнюю все глубже и глубже.

      Хуже. Ленка просто ошиблась, тогда как Ира…

      Конечно, никто не узнает, что она убила… И тем не менее уже знали все. Деревья, дома, перегретый воздух, остывающий местами асфальт. И все они, не умея говорить, все равно сообщали ей об этом. И самое главное: Он, тот, что был сейчас там, в том противном, омерзительном теле, которое дало ей жизнь, – незримо присутствовал здесь, напротив Иры. Кажется, Он следил за ней.

      Там умирала она, а не он. Вот в чем дело! Бог знает, как покарать, – и только такой глупой и самонадеянной девчонке, как Ире Личак, могло прийти в голову, что можно безнаказанно убить человека, особенно если этот человек негодяй, заслуживающий гораздо больше, чем смерть. Да, никто ничего не узнает. Но он, ее преступный отец, будет жить и после смерти, а вот она… Для нее на этой скамейке в скверике, где полгода назад она высматривала нужный подъезд и его жителей и куда она опустилась сейчас, для нее как раз в эти минуты заканчивалось все на свете. Навсегда…

      Она посмотрела на свои прекрасные руки, сложенные на коленях (свои великолепные ажурные перчатки от солнца она тоже где-то забыла), на тонкие запястья, длинные точеные пальцы с ногтями совершенной формы – все говорили, что они прекрасны: мужчины, женщины! Этими руками она перекрыла воду. Об этих руках мечтал Геннадий Всеволодович. Но именно ими, этими прекрасными руками, она никогда не обнимет…

      А вот эти люди, возникшие сейчас у дома по четной стороне, – этих людей она знала! Они явились к ней сюда, чтобы судить ее? Попрощаться с ней? Берта Моисеевна, не видевшая больше надобности восхищаться Ирочкиным жакетом. Светка, отчего-то избегающая Ирочкиного взгляда и упорно рассматривающая носы своих туфель сорок второго размера. Главный редактор Геннадий Всеволодович, столько раз сжимавший ее за плечи и жарко шептавший ей… Вид у него был какой-то потерянный, более того – испуганный, Ира его даже не сразу узнала! И впервые ей подумалось о том, что Геннадий Всеволодович не только мужчина, он еще и человек, и что его может быть жалко – его и себя, если бы она тоже была человеком… Их корректорша с несчастным лицом, умоляюще заглядывающая в пустоту, – как будто Иры уже не было на свете! И ее сын – он тоже был там, среди них, живых, такой наивный, беззащитный, с огромным неуемным любопытством во взгляде, радующийся всему безотчетной бессознательной радостью…

      Точка невозврата уже давно осталась позади, когда она оказалась у дверей подъезда. Вихрем она взлетела на шестой этаж и открыла своим ключом дверь.

      Человек, лежащий там на кровати из ее детства (она только сейчас узнала ее, эту кровать с волнистым деревянным изголовьем из спальни родителей), широко и обрадованно улыбнулся ей.

      Никакой пены на губах, чистый, сухой лоб, как и грудь в разрезе рубашки. И цвет лица вполне обыкновенный!

      Ира