Багатель. Татьяна Викторовна Шапошникова

Ирочку, в которой ее сын души не чаял, вместо того чтобы давно уже присмотреть себе хорошую девушку.

      Впрочем, свекровь нашла то, что искала в этом своем вояже. Не только Ирочку, скрывающуюся от нее со своими бесконечными секретами в комнате своей гордячки матери, но и коробку конфет, красующуюся на тумбе перед телевизором. Поскольку конфет ей никто не предложил, она сама отодвинула крышку и извлекла (выковырила!) парочку трюфелей крючковатыми пальцами. «Мы люди простые, – любила говаривать свекровь в присутствии Ирочки, – без кандибоберов».

      От приношений свекрови отказываться было нельзя. Палка о двух концах: не съешь – неблагодарная, съешь – нахлебница. Задавив в себе вздох, Ира придвинула матери тарелку и вложила в ее пальцы ложку.

      – Ирочка, красавица моя, да сохранит тебя Бог, – прошептала мать.

      Ира нахмурилась (она никогда не была красавицей) и выскользнула из комнаты так же бесшумно, как и вошла.

      Старикашка из церкви пропал. Ни по вечерам в среду, ни в другие дни он больше не появлялся. Ира даже потащилась ради него на воскресную литургию, где народу не протолкнуться – тщетно. Пришлось дожидаться окончания службы и справляться о нем у свечницы. Точно: исчез.

      Ира схлынула по ступенькам вместе с последней волной прихожан, но, вместо того, чтобы пойти домой, неожиданно для себя принялась кружить вокруг церкви – высматривать старика на скамейках в палисаднике, в близлежащих дворах. Она увеличила радиус поиска, принялась оглядывать все подъездные лавочки: вдруг не дошел? Ему же как никому другому требовался Спаситель! Подобрав полы пальто, она осторожно (только бы не соскользнуть!) взошла по перекладинам свежеиспеченного мосточка из неструганных досок в месте разрытой теплотрассы. Здесь, в грязи, не зная, за что ухватиться, чтобы не упасть, она и увидела ее, шедшую ей навстречу, поднимающуюся к ней по мостику…

      То была женщина с распущенными волосами, неравномерно окрашенными в цвет соломы, явно не салонный уход, в раскрытой на груди куртке, вязаной трикотажной бежевой юбке – довольно нелепой на самом деле. Ирочка сразу вцепилась взглядом в лицо женщины, чтобы, по обыкновению, скалькулировать ее возраст – лет тридцати шести, наверное, хотя могла быть старше: уже в процессе видимого увядания… При ней не было сумки, только какая-то вещица, обернутая несколько раз пакетом «Пятерочка». Она вполне могла идти за вторым ребенком в садик, чтобы на обратном пути зайти в магазин – так сразу почему-то придумалось Ирочке… И тут она встретилась глазами с женщиной – та сначала улыбнулась ей как знакомой, оторопело и обрадованно, хоть и несмело, потом как-то одновременно виновато и беззащитно, только вот улыбка ее, одними глазами, предназначалась явно не ей, не Ирочке… И вот этот вот взгляд внутрь себя, случайно обнаруженный Ирочкой, словно подсмотренный, – столько в нем было открытости, тепла и, пожалуй, того самого главного, что так и осталось Ирочке неведомым, Ирочке, якобы узнавшей в этой жизни все