Ван Гог. Самоубитый обществом. Антонен Арто

после всех тех разъяснений, что подсовывают нам наш мир и сама нынешняя жизнь, стало решительно невозможно.

      Но как раз ее сокрушительные удары, да-да, сокрушительные удары именно этой силы раз за разом обрушивает Ван Гог на все формы природы и предметы нашего мира.

      Точно расцарапанные гвоздем,

      пейзажи у Ван Гога обнажают свою ощерившуюся плоть,

      злобу своих вспоротых складок,

      преображаемых, вместе с тем, некоей неведомой силой.

      Выставка картин Ван Гога – всегда событие историческое,

      и не в истории явлений живописных, а в самой настоящей Истории с большой буквы.

      Поскольку даже голод, эпидемия, извержение вулкана, землетрясение или война не обращают так в бегство монады воздуха, не сворачивают шею fama fatum, невротической участи вещей, с ее искривленным злобой лицом,

      как живопись Ван Гога, – извлеченная на свет,

      представленная зрению,

      слуху, прикосновению

      и обонянию

      на стенах галереи, —

      наконец-то заново вброшенная в события дня, возвращенная в течение жизни.

      На последней выставке Ван Гога в музее Оранжери нет всех великих картин несчастного художника. Но среди выставленных хватает пляшущих водоворотов, встопорщившихся хохолками карминных кустов; пустых тропинок, над которыми вздымаются тисы; багрянистых солнечных дисков, крутящихся над пшеничными снопами чистого золота; Спокойных папаш[11] и портретов Ван Гога кисти Ван Гога,

      чтобы напомнить, из каких непристойно обыденных вещей, людей, материалов и стихий

      выплавил он эти подобия величественных хоралов, эти фейерверки, эти озарения, пронизывающие воздух – наконец, это «Великое делание» вечного и вневременного превращения.

      Как и остальные его полотна, те вороны, которых он нарисовал за два дня до смерти[12], не открыли ему путь к несомненной посмертной славе: но они указали живописи на холсте или, скорее даже, оставшейся за его пределами природе потайной путь к возможной запредельности, к реальности, неизменно готовой проявиться за порогом этой двери, распахнутой Ван Гогом в загадочное и зловещее потусторонье.

      Редко когда увидишь, чтобы человек со смертельным залпом в чреве громоздил бы так на холсте черных ворон, а вокруг – подобие кажущейся смертельно бледной (и уж точно бедной) равнины, где винный окрас земли остервенело схлестывается с грязной желтизной полей.

      Но никакому другому художнику не удалось бы найти для своих ворон такого трюфельно-черного, «нажористого» и одновременно как бы фекального черного цвета крыльев, захваченных врасплох опускающимся вечерним светом.

      О чем плачет земля внизу, под крыльями этих ворон-благовестниц (слышит эту весть, должно быть, один Ван Гог) – и, с другой стороны, великолепных провозвестниц того зла, которое его самого уже не тронет?

      Ведь до сих пор никто не показал нам землю такой грязной простыней, скрученной засохшим вином, вымоченной кровью.

      Небо на картине – совсем низкое, раздавленное,

      багрянистое, точно края молнии.

      Причудливый

11

После посещения выставки Арто ошибочно запомнил название «Портрета папаши Танги» (1887) – Père Tanguy – как Père tranquille, спокойный папаша. Когда при диктовке текста ему указали на ошибку, он заявил, что «спокойный папаша» подходит к тону картины, и решил оставить этот оборот.

12

«Пшеничное поле с воронами» (июль 1890), предположительно закончена 10 июля, за 19 дней до самоубийства Ван Гога.