Алатырь-камень. Валерий Елманов

сознание.

      – Всех, – повторил патриарх. – Он – духовного звания и потому подлежит только духовному суду.

      – А это как скажут наш воевода и ваш император, – остался непреклонным Торопыга.

      – Владыка Мефодий, повелите своему человеку освободить моего монаха, – сделал Герман последнюю попытку.

      – Мне ратные люди не подчиняются, – сокрушенно развел тот руками. – Да и не след мне, как лицу духовному, влезать в светские дела.

      – Разве может быть патриархом человек, который не имеет ни малейшего влияния на людей, пусть и вооруженных? – задал Герман риторический вопрос и сам же на него ответил: – Нет.

      – На все воля божья, – непреклонно заявил Мефодий.

      Как выяснилось всего через несколько дней, правым оказался он.

      Иоанн, все-таки осуществивший свой триумф, для которого ему вполне хватило оставшейся колесницы, сзади которой, как в старые добрые римские времена, угрюмо шел связанный Феодор, уже на следующий день занялся самыми неотложными делами. Первым из них было выполнение обещания, данного рязанскому князю и повторенного воеводе Вячеславу.

      Патриарх, который вроде бы заранее подготовился к тяжелому и нелицеприятному разговору, был все-таки ошарашен тем напором, с которым на него обрушился Ватацис.

      – Я собираюсь честно сдержать свое слово. А дано оно было в том, что я не надену на свою голову императорскую корону до тех пор, пока меня не сможет поздравить и благословить патриарх всея Руси.

      – Неужто императору мало благословения одного константинопольского патриарха? – осведомился Герман.

      – Уж больно нынче тяжелые времена для империи. Враги со всех сторон. В такие времена для надежности лучше получить благословение сразу двух патриархов. Только тогда мое царствование будет успешным, – парировал Ватацис.

      – У императора Роберта их было сразу три[59], однако это ему не помогло, – заметил Герман.

      – Кроме того, я не хочу начинать свое правление с нарушения обещаний.

      – Мы можем избрать на эту ответственную должность другого человека, – попробовал предложить компромисс патриарх, но Иоанн был неуступчив.

      – А еще мне не хотелось бы начинать свое правление с казней и жестокостей, пытая монаха-отравителя, который был схвачен нами, – пристально глядя на Германа, заметил он. – К тому же судить надлежит не только его одного, но и тех, по чьему наущению он действовал. Да и тот служка, которого держат у себя в плену русичи, тоже, наверное, знает немало такого, что не принесет кое-кому пользы.

      Эти два аргумента крыть было нечем, да Герман и не пытался. Ведь под угрозу был поставлен его собственный сан. Да что сан – жизнь. Он и сопротивлялся теперь лишь затем, чтобы сохранить то возможное, что еще можно было уберечь.

      – И кого же ты собираешься судить, сын мой? – вкрадчиво осведомился патриарх.

      – Я?! – удивился Ватацис. – Я – никого. Полагаю, что до суда дело дойти не успеет. Достаточно только представить, как взовьется константинопольская чернь,

59

Когда в 1211 г. умер венецианец Фома Моросини, первоначально избранный патриархом Латинской империи, французская и венецианская партии, так и не сумев договориться между собой, избрали каждая особого патриарха, а кроме того, тосканцы противопоставили венецианскому патриарху еще и своего.