Алатырь-камень. Валерий Елманов

мировую. Кажется, так говорят у русичей?

      – Да, у нас говорят именно так, – подтвердил Мефодий, принимая кубок от патриарха.

      – Мы отведаем этого славного вина и забудем все, что случилось, – продолжал Герман.

      – Наверное, он… – вновь начал было пояснять митрополит, но затем махнул рукой и замолчал.

      Вместо этого он решил, что выпьет сейчас не на мировую, как предложил патриарх, а почтит этим вином светлую память Упрямца. Однако почтить не удалось. Из-за спины к Мефодию протянулась чья-то крепкая рука, которая властно перехватила кубок.

      Над ухом раздался голос:

      – Дозволь, владыка, попросить тебя не спешить пить это вино.

      Мефодий оглянулся и изумленно отпрянул.

      – Ты ли это, отрок Николай?!

      – Он самый, – хрипловато произнес Торопыга.

      Белки глаз у спецназовца были налиты кровью оттого, что он последние трое суток кряду почти не спал, торопя возниц. Николка оправдал свое прозвище, успев предупредить самое главное несчастье. Кубок Мефодия был налит вином почти доверху, поэтому проверить его содержимое для Николки оказалось парой пустяков.

      К тому же еще на подходе к комнате он повернул свой перстень камнем вниз и теперь просто ухватил кубок не за витую ножку, а за верхние края, касаясь камнем поверхности вина. Так он его и поставил на стол, после чего украдкой взглянул на перстень и чуть не вскрикнул.

      Нет, Николка, конечно, помнил то, что ему говорил воевода, – как проверять еду и вино, каким может быть цвет у камня, если что-то отравлено, и все прочее. Но одно дело – выслушать все на словах, и совсем другое – воочию увидеть, как ярко-алый цвет камня вдруг исчезает, на глазах преобразуясь в болезненную голубизну, затем становясь тускло-синим, не останавливаясь на нем, темнеет все дальше, пока не достигает зловещего фиолетового тона, густо замешанного на черноте. Тем не менее сдержать свое удивление он сумел.

      – Вино отравлено, – буднично произнес он и быстро спросил Мефодия: – Владыка, откуда вам наливали его и кто?

      Удивленный митрополит молча указал на тяжелую амфору, а затем на служку с одутловатым лицом.

      – Но его принес сам Любим, – добавил он.

      – К тому же этот кубок изначально предназначался мне, – встрял в разговор патриарх. – Мы просто ими обменялись. Выходит, кто-то хотел отравить именно меня?! – ахнул он испуганно.

      Николка прищурился и хмуро засопел.

      – Разберемся, – мрачно пообещал он и, многозначительно глядя на Германа, добавил: – Во всем разберемся.

      Патриарх встал из-за стола и, горделиво выпрямившись, заявил:

      – Если меня тут, невзирая на священный сан, подозревают в столь страшном грехе, то я…

      – Да какие там подозрения, – бесцеремонно перебил его Торопыга. – Это я выясняю, дабы было что пояснить нашему воеводе, когда он приедет.

      – А он жив?! – вырвалось у патриарха, но Герман тут же поправился: – Я имел в виду, его не убили в сражении?

      – Его