Избранное. Том I. Дом на Пресне. Елена Черникова

я меня, опять виляет хвостом и подыскивает себе новую любовь. Бдительные слушатели радио, на котором я работала до идейного увольнения, подыскивают себе новую ненависть. А ведь говорил мне внутренний голос, я его Васей звала, не лезь ты к людям с несвоевременной любовью своей. Что тебе до любви, когда им кушать хочется, каждому по потребностям.

      Не оглядывайся, твержу я себе, не оглядывайся.

      Земля такая же круглая, как раньше, когда я ещё была в теле.

      Бумага, на которой я всю жизнь писала горячо любимые мною русские слова, пока ещё лежит на моем столе, поскольку сорок дней вещи трогать не положено – а потом найдет себе нового писателя. Он тоже будет писать на бумаге горячо им любимые русские слова. Или, упаси Бог, работать на радио в смутное время, когда все страстно хотят по потребностям.

      Я лечу куда-то, путь всё уже, теснее, какие-то нежные тени всё плотнее обступают меня и разъясняют местные правила поведения. У нас тут, говорят, строго. А там у нас, говорят, и того строже. Но есть варианты.

      Я пока не всё понимаю из их теневого языка. Что-то знакомое, но давно забытое.

      Не всё мне ясно. Однако замечаю, что здесь, среди сгущающихся теней, я стала нелюбопытной. Мне наконец-то неинтересно, что будет дальше. Я легко подчиняюсь здешним правилам, будто знаю их все. Мне спокойно, тревога уходит. Улетаю неведомо куда, а так радостно. Мне нравится! И что всех этим пугают?

      Дни проходят, годы или века – не знаю, не чувствую. Часы остались на Земле, на стене, висят в моей квартире, тикают. Если их не забыли завести. Здесь нет времени, тиканья, ничего привычного нет – и всё-таки очень знакомая обстановка. Удивительно.

      Впереди блеснула золотая точка. Ослепительно прекрасная точка. Золотая. И что ж ты, милая, такая золотая, и почему ж меня к тебе тянет! Лечу, ног не чую. Точка растет, как счастье; превращается в шар, потом в громадный шар, кругом море золотого света – ослепительного, радостного, сияющего золота, которое не режет глаз, поскольку зрение тут иное, не глазное, – и море втягивает меня.

      Что это, где я? Может быть, это рай? Странно, очень, но посмотрим. Море огня колыхнулось, как любовь, волна встала высокая-высокая, захлестнула меня ласково-ласково, но крепко, всю обволокла и потащила куда-то с неумолимой силой, и я растворилась в нежнейшем мягком непреодолимом золоте – и – вдруг тьма. Ночь… Ничего. Я нигде. Никто. Сдавлена в пустую точку.

      …Кричит женщина. Я отчетливо слышу, что женщина, а не мужчина и не ребёнок. Почему она кричит? Ей больно?

      Пытаюсь открыть глаза, но их чем-то заклеило, мне трудно видеть… Стоп! Глаза? Но откуда у меня опять глаза?

      Страшным рывком грубая сила, тёмная, совсем не золотая, с болью и хрустом выталкивает меня в ледяную бездну, где топают ноги, суетятся руки, кто-то хватает меня за голову, потом поперек живота, лязгают ножницы, меня бьют и тащат на холодные мокрые весы и победно провозглашают чудовищную чушь: три килограмма пятьсот граммов! И еще глупее: пятьдесят один сантиметр!

      И прежде чем горестно зарыдать от внезапной догадки, проколовшей мой усталый от круговерти мозг, я тихонько, осторожненько вздыхаю. Тихонько потому, что ярко вспомнила: когда первый воздух врывается в новорождённые легкие, это тоже очень больно. Первый после рождения вздох намного больнее последнего.

      Я осторожно пропускаю воздух в трахею, чуть-чуть приоткрываю бронхи, слегка разжимаю верхушечки легких – и – о радость! Впервые в моих жизнях мне удалось родиться и вздохнуть свободно, без надрыва и без боли! Я обхитрила акушерку, а она знаете какая! Всегда в этот миг норовит шлёпнуть, подтолкнуть к жизни, к дыханию, будто я сама не знаю, как надо рождаться на белый свет!

      – Ой, какой у вас славный мальчик! – верещит акушерка. Шлёпнула еще раз, не удержалась.

      – Мальчик? – любознательно переспросила молодая мать, очевидно, моя. – Хорошо, мы так и хотели. Мальчик? Василием назовём, это очень хорошее имя… – залопотала женщина.

      Её успокоили, а меня помыли, обвязали тряпками – и плюх! – прямо на грудь к молодой матери – оказывается, моей. Господи!.. Василий? Я – Василий? А ты, милочка, кто такая? Худенькая, бледненькая, а поди ж ты. Мы с тобой разве договаривались?

      Помните внутренний голос? Я ведь в прежней жизни так и звала его – Вася. Прилепилось, как судьба: Вася сказал, Вася посоветовал…

      Вася никогда меня не обманывал. Я его слушалась.

      Ну, здравствуй, Вася… Попробуем ещё раз.

      Москва, Пресня, апрель 1999

      Случай на работе

      Жизнь – это путь домой.

Герман Мелвилл, американец, писатель, девятнадцатый век

      Если вы писатель и увлекаетесь потоком сознания, то я вам сочувствую. Текущее сознание куда как страшнее текущей жизни.

      Поэтому рассказываю про жизнь.

      Дело было на работе. О ту пору я ещё трудилась на небольшой радиостанции, вещавшей исключительно в прямом эфире сплошным потоком ток-шоу. Сидят ведущие по очереди у микрофона и беседуют с гостями. Слушатели звонят напрямую, задают вопросы