Любовь больше, чем космос. Лина Люче

учиться идти и падать, просиживать часами в школе, корпеть над тетрадями с горианским языком, экзамены сдавать. Зачем читать? Зачем считать?

      Но как правило все эти вопросы приводили лишь к бесплодной дискуссии, а также к тому, что в эмоциях его собеседников начинали читаться признаки незалеченных психотравм, и Берку приходилось быстро сворачивать подобные разговоры. Он знал, что многих раздражает одним фактом своего телепатического превосходства. Глядя на него, большинство людей либо отгораживались от мыслей о его уровне, либо мгновенно чувствовали себя неполноценными, и при этом проникались к нему весьма недружелюбными чувствами.

      Как будто он был виноват, что им просто лень достичь собственного потенциала. Как будто он виноват, что чаще других был готов испытать боль и часто вообще не принимал ее в расчет на пути к своим достижениям. Точнее, не так. Просто он всегда предпочитал сильную и непродолжительную боль той, что тупо ноет и тлеет годами. Как у этих двоих, которые дошли до верха бездумного упрямства: не лечили явные травмы не то из соображений экономии, не то из боязни неприятных ощущений.

      И примерно из таких же соображений они исходили сейчас, говоря о своей дочери. Совершенно безумных, с точки зрения Берка, соображений, учитывая то, как она была больна.

      – Никамая не вполне понимает, на что идет. Ей еще нет шести, – заламывая руки, убеждала нервозная мать. Отец молча кивал. Оба они понимали, что Берк придерживается другой позиции, и оба прекрасно знали, что их дочь тоже хочет излечиться. Но, словно два больших ребенка, просто не могли удержать свою тревогу, фонтаном изливая ее на Берка, который с трудом мог вертикально сидеть в кресле после двух уроков со своими студентами и одной операции, не упоминая даже о глубоком сканировании поддельной невесты в первой половине дня.

      Все, чего ему хотелось – это подписать документы о лечении Никамаи и лететь домой, но эти двое, казалось, вознамерились свести его с ума. К счастью, у них хватило уважения к нему, чтобы немедленно прилететь по первому письму вместе с дочерью, но теперь мозги и нервы обоих явно сдавали перед лицом сложного морального выбора, в принципе непосильного для телепата низшего порядка. И все, что они могли придумать для своего успокоения после сорокаминутной беседы – это переложить всю ответственность на него или отказать собственной дочери в нормальной жизни под более-менее удобным предлогом.

      – Эста и Эсте эс-Керсе, позвольте мне подытожить, – устало изрек Берк, – Мы с вами уже выяснили, что риск есть, и он относительно невелик для такого сложного случая, как у Никамаи. У вашей дочери восемь шансов из десяти полностью выздороветь. С моей точки зрения, это немало. И да, я могу забрать пре-сезариат над Никамаей прямо сейчас, но вы должны понять, что в этом случае вы с ней увидитесь снова не раньше, чем через месяц.

      – Это если она останется жива.

      В безумном взгляде исподлобья эсты эс-Керсе проступили такие недвусмысленные признаки психической травмы, что даже ее муж вздрогнул и